Тайна Иппокрены - [29]

Несколько часов спустя Квильт Арнольд, помощник Уайлда, весьма удивил Джека, когда появился перед ним в дверях его убежища. Пистолет Джека дал осечку, и это решило его участь. Две недели спустя он стоял в огромном зале суда Олд-Бейли. Потом Джек признался, что сердце его замерло, когда он вошел в это здание, где звук шагов отдавался гулким эхом и где даже солнечные лучи казались холодными. Так же холодно смотрели глаза судьи на середину каменного пола, туда, где одиноко стояла скамья подсудимого.

Показания Джонатана Уайлда сыграли свою роль, и приговор был короткий — виновен. Джека водворили в камеру и приковали к полу. Предварительно палач перевязал плетью большие пальцы его рук до мяса — таков был установленный издавна порядок. Той же ночью, не теряя времени, Джек приступил к делу. Прежде всего с помощью гвоздя он освободился от наручников, а затем и от ножных кандалов. Теперь можно было браться за главное. Но выбраться из камеры, расположенной на третьем этаже и считавшейся самой надежной, было не так-то просто. Единственный путь был по дымоходу в верхнее помещение, а оттуда на крышу. Однако в трубе оказались железные прутья, предусмотрительно вставленные между кирпичами. Преодолев это препятствие, Джек очутился в комнате, где давно никто не бывал. Четверть часа ушло на дверной замок. Теперь перед ним был коридор, который кончался снова дверью, ведущей в тюремную часовню, где на скамье смертников исповедовались приговоренные к казни. Справившись с засовом, он проник в часовню.

Отсюда, перебираясь с лестницы на лестницу, достиг крыши, потом чердака соседнего дома, где и переждал погоню.

О небывалом побеге смертника из самой надежной тюрьмы говорил весь Лондон. И только Уайлд затаил недоброе. Он-то и помог вновь схватить Джека, ставшего к тому времени любимцем толпы. Вот почему все были уверены, что и теперь, во время его пути в Тайберн, они станут непосредственными свидетелями нового бегства. И действительно, был момент, когда всем показалось, что вот-вот что-то произойдет: один из друзей Шепперда, протиснувшись сквозь ряды зрителей, пройдя линию констеблей, приблизился на миг к телеге и шепнул что-то на ухо Джеку. Сейчас начнется, решила толпа. К ее сожалению, Джек лишь рассмеялся в ответ.

Вместе с процессией Дефо спустился вниз по Сноу-хилл, затем проследовал по Флит-стрит, где в уличных вонючих лужах нежились свиньи, пересек узкий мост и поднялся на Холборн-хилл. Это был его Лондон, который он любил и ненавидел, — шумный, грязный город, с прокопченными стенами домов, узкими, как две капли воды похожими одна на другую улочками, где скрипучие вывески на одной стороне почти касались вывесок на противоположной, с толкотней, выкриками торговцев и мастеровых, с модными лавками и непременными портшезами, в которых чинно восседали «хозяева» жизни. Лондон с его веселыми ярмарками и рыночной суетой, с деловыми конторами и их чванливыми и надменными служащими. Город, где кареты, телеги, экипажи грохотали по булыжной мостовой, разбрызгивая по сторонам грязь, и где всегда под угрозой находился пешеход: горничная могла вылить ему на голову ночной горшок, хозяйка выбрасывала под ноги очистки и мусор, парикмахер стряхивал парик из окна и мог покрыть его пудрой, а трубочист — запачкать сажей. Воры-карманники кружили вокруг, выжидая момент, и молодые проститутки досаждали своими настойчивыми предложениями. А поверх крыш темно-красных однообразных домов высились шпили и купола новых церквей и фасады роскошных зданий, возведенные по проектам великого зодчего Кристофера Ренна. Сады и фонтаны, элегантные портики и колоннады в новом стиле экстравагантного барокко, который господствовал после пожара 1666 года, не могли не восхищать тех, у кого был вкус и чувство красоты. Этот Лондон, отвратительный и прекрасный, стоял у его колыбели, и он, как и все, был его сыном и, как и все, мог повторить слова: «Чрево твое дало мне жизнь, твои сосцы питали меня». Эта любовь к родному городу проявится и в его книгах, где герои — взрослые и юные лондонцы — живут и действуют на его улицах и площадях. И можно сказать, что если впервые Лондон родился для искусства на гравюрах Уильяма Хогарта, то в литературе этот город еще раньше с такой же силой изображения был запечатлен Даниелем Дефо — «первым, — как его справедливо называют, — великим писателем-урбанистом».

Сегодняшнее вынужденное путешествие по улицам заставило Дефо вновь увидеть лицо и изнанку этого современного Вавилона, его величие и ничтожество.

…На Оксфорд-роуд по просьбе Джека процессия остановилась у гимнастического зала Джеймса Фигга. Знаменитый палочный боец и друг Джека вышел с подносом в руках, на котором стояли кружки с подогретым вином. Джек взял одну обеими руками, чтобы согреть немножко пальцы, и медленно выпил. Выпили и те, кто стоял рядом, — сам хозяин-спортсмен, его ученики, констебли. Кружки наполнялись снова и снова, пока озябшие зрители не потребовали трогаться с места. Палач хлестнул лошадь, и телега потащилась по дороге в Тайберн. Справа остались деревни Мэрилбоун-филдс, Хемпстед, Хайгейт. Показалась стена Гайд-парка, примыкавшая к Тайберну.