Тайна храма - [8]

Иногда я ходил на эти встречи вместе с отцом, где и познакомился с одним высокопоставленным чиновником. Он был уже осведомлен о моем техническом образовании и предложил познакомить меня с некоторыми технологическими наработками новой Германии. Я посетил несколько научных дискуссий и был поражен смелостью технической мысли и азартом, охватившим молодых немецких ученых.

Со многими я подружился. Меня удивляли рассказы об огромных ассигнованиях на науку новым немецким правительством, и это на фоне нищенских грантов в самой Америке, с трудом выходящей из экономического кризиса. Как мне показалось, Германия экономила на всем кроме науки. Все чаще в мой адрес звучали предложения поработать в Германии над настоящими проектами вместо того, чтобы стряхивать пыль с книг в библиотеке американского университета.

Переломным моментом для меня стала сама Олимпиада. Я был поражен мощью Германии. Немцы завоевали больше всех медалей, и это выглядело абсолютно естественно. Все немецкие и зарубежные газеты с восторгом отмечали нововведение немцев — доставку олимпийского огня из Греции в Берлин с помощью эстафеты.

Своими соображениями поработать в Германии я поделился с отцом, и он оказался горячим поклонником этой идеи. Для себя я решил, что у мировой науки нет государственных границ, и вполне можно годик поработать на исторической родине. Я послал телеграмму в свой университет, и, к моей радости, мое решение одобрил заведующий кафедрой.

Я поступил на работу в престижную Берлинскую Высшую Техническую Школу, но уже через полгода стало понятно, что настоящие изыскания проходят в закрытых институтах. Для участия в передовых исследованиях от меня потребовали подписать трехлетнее соглашение с немецким правительством о неразглашении и обязательство не покидать Германию в течение срока контракта.

Я вновь посоветовался с отцом, через несколько дней отбывающим в Дели. Он снова поддержал меня, заметив, что я становлюсь настоящим немцем. В апреле 1937 года я прибыл на новое место работы не далеко от городка Ингольштадт. Это был внушительных размеров подземный научно-исследовательский институт. Таких грандиозных сооружений я в жизни никогда не видел, и на меня это произвело неизгладимое впечатление.

С отцом мы виделись редко — не более трех-четырех раз в год, он был все время в экспедициях. В один из моих приездов в Берлин в конце 1938 года папа присутствовал на закрытой встрече с правой рукой Гитлера, главой СС Генрихом Гиммлером.

Он вернулся с этого собрания подавленным, чем очень расстроил меня. Чтобы хоть как-то сгладить эту ситуацию отец попытался пошутить: „Гиммлер сумасшедший, одержимый фанатик, не удивлюсь, если каждый вечер перед сном он читает „Протоколы Сионских Мудрецов““. Затем он стал необычайно серьезен: „К черту Гиммлера, у меня появился шанс заглянуть в прошлое и будущее. Моей команде, как и многим другим ученым, дали возможность приступить к масштабным исследованиям“. Я не стал расспрашивать отца о подробностях этой встречи, по всему было видно, что он крайне разочарован.

В августе 1940 года отец попросил меня о незамедлительной встрече. Мне удалось вырваться в Берлин всего на один день. Мы встретились в летнем кафе Карлхорста, пригорода Берлина, где отец снимал квартиру.

Папа был бледен, очень похудел и был как-то не по-человечески спокоен: „Мне надо тебе кое-что отдать“. Он протянул мне железную коробку из-под конфет. Внутри оказалась тетрадь, исписанная мелким почерком, и золотое украшение.

„Спрячь это и никому не показывай, — продолжил он. — Это важно. Запомни, начав эту войну, Гитлер ее уже проиграл, ты должен это знать“.

Мне показались странными эти слова отца. К этому времени немцы уже покорили Европу и победоносно вошли в Париж. Почти все население Германии было уверено в скорой победе Третьего Рейха и его новых идеалов.

Наступление на Европу в глазах немцев выглядело как освободительное движение от еврейской буржуазии. Европа „просила помощи“ и немцы откликнулись на этот призыв. Газеты пестрели фотографиями разгромленных еврейских магазинов на Елисейских Полях. Издевались над объявлением, вывешенным немецким командованием в Париже: „Анонимки не принимаются“. Парижане с первых дней установления новой власти завалили комендатуру анонимками друг на друга. Трудно сказать, было ли это правдой, но об этом никто не задумывался.

После слов о скором крахе Гитлера отец пристально на меня посмотрел, встал из-за стола и, не прощаясь, удалился. В последние два года он вел себя довольно странно, мог, например, назначить встречу и не явиться вовремя, чего раньше никогда не случалось. Иногда мог прервать беседу, чтобы начать что-то записывать в своем блокноте, жестом давая понять, что встреча окончена.

Я не придал бы значения этой его выходке, если бы не рассказы людей, побывавших вместе с ним в многочисленных путешествиях. С их слов, отец часто наперед знал предстоящие события. Он спас двадцать человек своей команды, запретив садиться на паром, пересекающий Амазонку. И это несмотря на то, что была прекрасная погода, и билеты были куплены. Паром затонул, налетевший ураганный ветер и вызванные им огромные волны не дали шанса выжить многим пассажирам.