Тайна герцога - [67]

— Знаю, брат! Я гадать умею!

Соболев покраснел еще больше и замолчал.

По приезде в Петербург Митька почти моментально выправил Соболеву паспорт и подорожную, и тот отправился, не медля, благо деньги из вотчины были только что присланы.

Снарядив Ивана Ивановича и окинув, так сказать, мысленным оком свое положение, Митька должен был признать, что это положение было весьма затруднительно. Было ясно, что барону Цапфу фон Цапфгаузену убивать молодую девушку, которую он увидел в первый раз (как знал это Жемчугов) в своей карете после пожара, не было никакого основания. Но вместе с тем улики были против него действительно весьма веские. Однако Митька чувствовал, что тут кроется какое-то недоразумение, а в чем оно состояло, выяснить — казалось, с первого взгляда почти невозможным.

Прежде всего надо было, конечно, отправиться к барону и расспросить его.

Так и поступил Жемчугов.

Всякого другого, вероятно, арестовали бы и ввергли бы в узилище, но барон оставался на свободе, потому что арест его, как офицера, зависел от полкового командира, а его полковым командиром был Густав Бирон, родной брат герцога. Герцог и его брат Густав знали через немца Иоганна, что барон отправился разыскивать молодую девушку в Петергофе с косвенного, так сказать, одобрения самого Иоганна и вовсе не для того, чтобы убивать ее.

Однако эта история сейчас же стала известна в полку, и сам барон почувствовал, что все-таки ему придется объяснить хотя бы для общества офицеров свое поведение в Петергофе. Он только и дорожил мнением офицеров и до сих пор стоял очень хорошо в этом мнении, но теперь, после петергофской истории и замаранного кровью обшлага на его мундире, отношение офицеров к нему было таково, что именно требовалось объяснить его поведение. А что он мог объяснить, когда сам тут решительно ничего не понимал?

LV. МИТЬКА ДЕЙСТВУЕТ

Барон Цапф фон Цапфгаузен сидел у себя дома один, обдумывая, как ему быть, и очень удивился, когда пришел к нему Митька Жемчугов, заявивший, что явился к нему по делу, интересному для него, барона.

— Я пришел к вам, — начал Митька, — хотя недавно мы, при случайной нашей встрече, повздорили; или, может быть, я потому и пришел к вам, что мы повздорили… В силу нашей вздорной встречи вы не можете заподозрить во мне пристрастия к вам, и вот я пришел к вам сказать, как человек беспристрастный, что не верю в обвинение, которое свалилось на вас.

«Он хорошо говорит!» — подумал барон Цапф и произнес вслух:

— Я уже доказал, что это обвинение — вздор!

— Ах, уже доказали!

— Да! Я дал честное слово, что не виноват ни в чем.

— Но этого мало, барон. Офицер вспыхнул:

— Мало честного слова барона Цапф фон Цапфгаузена?!

— О, нет, — поспешил успокоить Митька, — конечно, для порядочных людей этого даже более чем достаточно, так как порядочные люди и без всякого слова должны верить, что вы ни в чем не виноваты! Но для судей, для этих судейских крючков, важны эти глупые улики, эта кровь на обшлаге вашего мундира и такой вздор, как то, что будто вас кто-то видел ночью!

«Он очень хорошо говорит!» — опять подумал барон и ответил:

— Ну да! Но это — уже дело правосудия доказать, что все это — вздор!

— Правосудию надо помочь, барон! И вот я хочу заняться этим.

— Но какое вам до всего этого дело? — спросил весьма естественно барон.

Митька ничуть не смутился.

— По некоторым причинам мне интересно выяснить настоящих виновников этого дела, которых я, может быть, имею основание предполагать.

— А, это — другое дело! — согласился барон. — Тогда будем говорить.

— Скажите, пожалуйста, вы ночью в Петергофе с заезжего двора никуда не уходили? — спросил Митька.

— Никуда.

— А где были ночью ваши сапоги, мундир и прочее?

— Я свой мундир, сапоги и прочее платье положил на стул в коридоре у двери, дабы служанка могла вычистить их к утру.

— Ну, тогда ясно! — сказал Жемчугов. — Ваш мундир и все платье ночью надел кто-нибудь другой, который и совершил преступление.

— Да, конечно, это так! — воскликнул барон. — Я крайне удивляюсь, как это мне самому не пришло в голову! Вы, вероятно, очень умный человек.

— Теперь, — продолжал Митька, — вспомните хорошенько, кто был с вами на заезжем дворе? Кого вы там видели?

— Я видел там многих! — добросовестно сказал барон.

— Кто же были эти многие? Совершенно незнакомые вам люди?

— Нет! Двоих я знал, но только мы условились, что я не буду показывать вид, что мы знакомы.

— Почему же это?

Барон замолчал, искренне стараясь припомнить, почему это так было.

— Я не могу теперь объяснить в точности, но у них как-то это выходило, что нужно было именно так поступить. Теперь же я точно не могу выразить.

— А кто они были такие?

— Один называется Пуриш.

— А другой — Финишевич?

— Ну да, именно! А вы почему знаете?

— Я знаю, что они в последнее время всюду вместе шляются! Ну, знаете, тогда дело начинает проясняться! Пуриш с Финишевичем — такие люди, что на все пойдут. Теперь мы на верном следу! Я это чувствую. Ну, барон, поздравляю, вам, вероятно, удастся легко выпутаться из этой истории. Барон был тронут.

— Благодарю вас! — сказал он, закатывая глаза и чувствительно вздыхая. — Друзья познаются в несчастье, хорошие люди тоже! Сначала я был о вас иного мнения, а теперь я хочу быть с вами другом.