Тайна древней рукописи - [30]

— Но… Я не понимаю. Отец никогда ничего не говорил о расставании.

— Это не было в полном смысле расставанием. Врачи запретили ей во время курса химиотерапии слишком часто видеться с тобой. Ее иммунитет… Ведь дети подобны фабрике по производству микробов. Ну и она не хотела, чтобы ты видела ее в таком состоянии. Она виделась с тобой только во время посещений, но она боролась за свою жизнь. Думаю, я действительно верил в то, что твой отец даст ей умереть в мире и покое после всего того, через что он заставил ее пройти. Но он прислал документы на развод в больницу… воевал с ней до ее самого последнего вздоха.

— Так кто этот человек? В которого она влюбилась. Как его зовут?

— Гавриил.

Мои колени дрожали.

— Я помню это имя, я спрашивала о нем. Когда была маленькой. Отец сказал, что Гавриил — это ангел. Что я, наверное, услышала историю в воскресной школе. И сказал забыть об этом.

— Он был хорошим человеком. Он сейчас живет в городе. Женился и затем развелся. Детей нет. Мы встречаемся примерно раз в год. Он фотограф, у него было несколько выставок в галереях. Каждый раз он спрашивает о тебе. Боюсь, он так и не пережил смерти твоей матери.

— Дядя Гарри… Я не понимаю. Почему мой отец был таким бессердечным? Почему пытался ее уничтожить, даже когда она уже умирала?

— Он любил ее. И выражал это именно таким образом. Он… поглощает людей. Твоя мать обожала тебя. Она просто… они с твоим отцом неистово пытались уничтожить друг друга. И в какой-то мере им обоим это удалось.

— На меня сейчас свалилось слишком много, дядя. Мне… мне надо побыть одной.

Я вскочила с кресла, мое сердце яростно билось, и побежала в спальню. И там в тишине я зарыдала. Сначала бесцельно. Я плакала из-за Мириам, из-за Августа, профессора Соколова, Астроляба, Элоизы и Абеляра. Но потом наконец я стала плакать от жалости к себе. От жалости к маленькой девочке, выросшей без матери, и женщине на фотоснимке, которую я так никогда и не знала.

12

Сколько потеряла моя мать из-за своего возлюбленного?

А.

Гарри тихо постучал в дверь:

— Выходи, Каллиопа. Тебе нужно что-нибудь съесть.

— Дядя, пожалуйста, уходи, — сказала я, шмыгнув носом. Я повернулась на бок и прижала подушку к животу.

— Это не меняет ее любви к тебе, Каллиопа. Она тебя обожала. И это не меняет нашей с Гейбом любви к тебе.

— Повторяю, уходи. Пожалуйста, дядя. Просто уйди.

— Хорошо. — Его голос звучал глухо и пришибленно. — Если захочешь поговорить — приходи ко мне. Что-то я сильно сомневаюсь, что смогу сегодня уснуть.

Я слушала, как его шаги стихли в коридоре. Агги спал на моей подушке, и я прилегла рядом, прислушиваясь к его тихому мурлыканью и рассеянно проводя рукой по его бархатной, почти невесомой шерстке.

— Ох, Агги, — прошептала я, утирая слезы с глаз. — Как же так получилось, что все прекрасное, счастливое и идеальное превратилось в руины? Как?

Я повернула голову. На тумбочке стояла небольшая серебряная рамка с фотографией мамы. Я взглянула на нее. По-настоящему я никогда не знала ее. В памяти всплывало только несколько воспоминаний. Но это были лишь вспышки озарения, а не единый поток повествования о нашей жизни. Я все еще помнила мелодию, которую она мне тихо напевала, песню без слов.

Иногда мне казалось, я помню запах: ландыши всегда напоминали мне о ней. Помню, как мы рисовали руками по холсту. А однажды готовили печенье. И последнее — мрачное воспоминание — как она плакала. Я дергала ее за кофту, пытаясь успокоить ее, а она лежала на полу. Помню, как я возилась с ее волосами, «прихорашивая», как я это называла. Но больше ничего. Вообще ничего.

Иногда я смотрела на ее фотографии и воображала, что бы еще я могла помнить. Но в глубине души я понимала, что просто заполняла пробелы жизни, пока смотрела на картинки, и придумывала воспоминания. Или я ухватывалась за истории дяди Гарри, перевязывала их красивой ленточкой и дарила самой себе, присваивала их. Но это были дары дяди, и мне они не принадлежали.

В какой-то момент я отключилась. Проснувшись, я услышала, как дядя кричит по телефону. Он никогда не орет. Только на моего отца. Думаю, именно он и был на другом конце провода. Я встала и подкралась к двери, но не смогла разобрать ни слова, только интонации.

Я переоделась в пижаму. Живот громко бурчал от голода. Но мне так не хотелось видеть дядю. Я снова услышала его шаги.

— Кэлли, дорогая! Август звонил уже раз пятьдесят на твой мобильник. Он лежит на кофейном столике, я видел, как мигал экран. Хочешь с ним поговорить?

— Нет.

— Может, поешь? Я приготовлю тебе суп. Или схожу в магазин и принесу тебе мороженого, твоего любимого. Все что хочешь, м?

Я не ответила.

— Я могу войти?

Я вздохнула и повернула ключ в замке. Он приоткрыл дверь и заглянул в комнату.

— Я должен был сказать тебе раньше, — сказал он, войдя в спальню и присаживаясь ко мне на кровать. — Но знаешь, только те двое, что находятся внутри отношений, понимают, что происходит. И не мне тебе все рассказывать. И в итоге я решил так: когда ты вырастешь и захочешь узнать больше, я тебе все объясню. Я не думал, что ты рассердишься на Гавриила. Или на свою мать. И отца. У Гавриила остались прекрасные портреты, которые он намеревался в будущем отдать тебе. Но… когда ты стала задавать вопросы, я стал сочинять сказки, мне казалось, ты хотела услышать именно их.