Тайна декабриста - [68]

Сид перевел дух и добавил:

— Так вот, тайна, которую я хочу вам доверить, заключается в одном слове: бегите!

Это было произнесено с такой гипнотической убедительностью, что профессор растерялся. Он налил стакан вина и выпил залпом.

— М-да. Видимо, вы правы. Хватит. Я несколько увлекся и начал превращаться в аттракцион.

— Чем быстрее, тем лучше, — сказал Сид. — За каждым вашим шагом следят две конкурирующие шайки гангстеров. Я подозреваю, что и та и другая стороны задались целью похитить вас со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но приставленные к вам той и другой стороной “телохранители” зорко следят за тем, чтобы вы не достались конкуренту. Воспользуйтесь же существующим “статус кво” [35] и покиньте Лас-Азартас возможно быстрее.

— Хорошо. Искренне благодарен вам, Сидней. Мне, действительно, пора вернуться к моим мальчикам. Но прежде чем уйти, скажите мне, может быть я все-таки могу чем-нибудь вам помочь?

— Нет, профессор.

— Жаль. Ведь я надеялся увидеть в вас второго Хойфа или Винера [36]. И такой жалкий конец…

Сид встал. Профессор протянул ему руку, последовало крепкое рукопожатие.

— Еще раз благодарю. Прощайте. Впрочем, подождите.

Профессор присел к столу, взял лист почтовой бумаги с маркой отеля — коронка в червях [37] — и написал несколько строк.

— Я понимаю, что этот шаг потребовал от вас большого мужества. Надеюсь, что вы остались не только мужественным, но и честным в душе человеком. Но, чтобы вернуться к порядочной жизни, вам понадобятся деньги. Возьмите это и вы будете без проигрыша играть в “Черного Джека”…

Сид взял бумажку и вопросительно взглянул на профессора:

— Значит, вы действительно проникли в тайну закона больших чисел [38]?

— Частично. Но в достаточной мере, чтобы вступить в единоборство с рулеткой. С картами — там много проще.

* * *

Забегая несколько вперед, чтобы распрощаться с Сидом, скажем, что он исчез из Лас-Азартаса и с этого времени потерял всякий интерес к игре. Почему? Да потому, что из игры вынули то, что составляет ее душу — азарт. Зная заранее, что, выиграет, Платтер бесповоротно охладел к картам.

И только много лет спустя, уже другим человеком, понял он, каким великим знатоком человеческой психологии выказал себя бывший его учитель, открыв ему секрет беспроигрышной игры в карты.

6. Властитель над числами

Вернемся, однако, к периоду времени между пребыванием мистера Ларгетни в Монте-Карло и появлением его в Лас-Азартасе. Точнее — к прекрасному дню раннего лета, когда в Оберлинском университете закончились переводные и выпускные экзамены.

Профессор Томас Кларк Моррисон, возглавлявший кафедру математики и кибернетики, вышел из учебного корпуса, и день встретил его мягким солнечным теплом, ласковым дуновением ветерка и трепетом листвы пышно распустившихся деревьев, которыми был засажен центральный участок университетского городка. Сейчас, после семимесячного пребывания в аудиториях, где в воздухе так и летали кварки, спины и биты, интегралы Лебега и мартингалы, эргодические теоремы и цепи Маркова [39], он чувствовал потребность на несколько часов отключиться от этих архимудреных понятий и побыть… просто человеком.

Профессор расправил плечи и с наслаждением потянулся. Впрочем, лицо его тотчас снова стало серьезно: предстоящие каникулы с рыбной ловлей в горных озерах, прогулках на каноэ и купаньем были омрачены некоторыми чрезвычайно неприятными обстоятельствами. Моррисон нахмурился и зашагал к бытовому корпусу, где на первом этаже находилась студенческая комната отдыха с маленьким баром.

Когда в дверях появилась его представительная фигура, облаченная в серый костюм и неизменную мягкую сиреневую сорочку, студенты с боцманскими бородками приветствовали профессора гулом, полным доброжелательности: Моррисон был в университете самым популярным преподавателем.

Истоки этой популярности следовало искать в личном обаянии и демократичности профессора — без заискивания перед студентами, без потачек в учебе. Моррисон относился к студентам, как старший товарищ к своим преемникам в науке. Кроме симпатий он снискал, что, пожалуй, важнее, глубокое и искреннее уважение студенчества, естественно не допускавшее фамильярности, — оно было завоевано фундаментальными знаниями, творческим подходом к важным научным проблемам, оригинальными трудами. Все это у некоторых из его чопорных и менее талантливых коллег вызывало зависть, переходящую порой в раздражение.

Рэймонд Уинслоу, преподаватель биологии, выдающаяся бездарность, с кислой миной говаривал Моррисону:

— Ну что вам за охота лезть в студенческую компанию? Вашей научной репутации совсем не идет якшанье с этими бройлерами. Я слыхал, вы с ними даже в карты играете…

Как и ожидал Моррисон, в клубе за двумя столами уже расположились игроки в бридж. Его тотчас пригласили принять участие. Профессор направился к стойке, выпил бокал пива, закусил парой сэндвичей и подсел к играющим.

Как только сдали карты, к той же стойке подошел худощавый, черноволосый и черноглазый, смуглый молодой человек. Моррисон кивнул ему: это был его любимый ученик, студент предпоследнего курса Эдвин Поули. Убежденный холостяк, профессор Моррисон в душе считал этого талантливого юношу за сына, гордился им, относился к нему очень сердечно и потому был к нему требовательнее, чем к другим студентам.