На крышу за окном тихо падал снег, и Доротея в дубовом сундуке притворялась рыбкой, а Джеймс над лункой во льду размахивал тростью вместо гарпуна, изображая эскимоса. Лицо Доротеи раскраснелось, глаза возбуждённо сверкали сквозь растрёпанные волосы, а у Джеймса по щеке шла кривая царапина.
— Доротея, упирайся! А я поплыву назад и вытащу тебя на берег. Ну же! — со смехом кричал он, не замечая, как его втягивает в открытый сундук.
Крышка опустилась так же мягко и тихо, как раньше.
Энн, оставшаяся без братьев и сестёр, давно вышла из возраста, когда интересуются леденцами, но в одиночку пошла к бабушке, чтобы пожелать ей спокойной ночи.
Старушка тоскливо взглянула на неё поверх очков, подёргивая головой:
— Ну что, милая, — вцепилась она в ладонь Энн своими узловатыми пальцами. — Вот и остались мы с тобой одни-одинёшеньки свой век доживать!
Энн поцеловала бабушку в дряблую щёку и пошла к двери.
Сложив в кресле руки на коленях, старушка проводила внучку долгим взглядом.
Перед сном Энн любила читать в постели при свечах. Она подтянула ноги к груди и положила на них книгу. Сказка была про эльфов и гномов, и от повествования, лившегося, подобно мягкому лунному свету, белые страницы словно лучились. В огромном доме стояла такая тишина, и сюжет был настолько упоительным, что Энн будто слышала голоса эльфов. Но вот она затушила свечу, закрыла глаза, перед которыми до сих пор мелькали смутные образы, и всё ещё слыша мешанину голосов, уснула.
А глухой ночью встала с постели, распахнула глаза и, глядя перед собою невидящим взором, двинулась через опустевший дом, прошла мимо комнаты, где храпела бабушка, забывшись беспокойным, тяжёлым сном, и лёгким шагом уверенно спустилась по широкой лестнице. Прямо в окно сияла над шиферной крышей далёкая Вега. Энн вошла в странную комнату под светом звезды, как будто ведомая к дубовому сундуку невидимой рукою. Ей словно снилось, что там её кровать, и она опустилась в благоухание старинного розового шёлка. В комнате царила такая тьма, что крышка захлопнулась совсем незаметно.
Её бабушка весь день просидела у полукруглого окна и, поджав губы, подслеповато разглядывала улицу, где сновали люди и катились экипажи. Вечером она взобралась по лестнице и стала на пороге просторной гостевой спальни. Тяжело дыша после подъёма, старушка поправила на носу очки и, опершись рукой на косяк, вперилась туда, где в тихом сумраке светлел прямоугольник окна. Только она не видела далеко: её зрение было слабым, а день угасал. Не различила она и еле слышного благоухания, будто от прелых листьев. Зато в голове ворочался перепутанный клубок воспоминаний — смех и слёзы, и дети, которые давно повзрослели, и приходы друзей, и последние прощания. Неразборчиво бормоча что-то себе под нос, старушка снова вернулась на свой диван у окна.
Перевод — Анастасия Вий
