Тайна часов с кукушкой - [16]

Один ребенок Вебстер уже исчез. Я был следующим.

Когда я расправился с хлопьями, мама повела меня наверх переодеваться. Она сама надела на меня рубашку, штанишки, носки и ботинки. Впрочем, шнурки она не завязала.

— А теперь, Микки, — сказала она, — давай потренируемся в завязывании шнурков. Помнишь, как мы это делали вчера?

Она взялась за концы шнурков и стала их завязывать, напевая:

— Кролик скачет вокруг дерева, а утки сидят под кустом. Вспомнил?

Она откинулась и смотрела, как я справляюсь со вторым ботинком. По ее лицу было видно, что она не ожидала от меня таких успехов.

Я наклонился и с легкостью завязал шнурок. У меня не было времени прикидываться. Мама уставилась на меня в изумлении.

— Давай, мама, пойдем же, — сказал я, распрямляясь.

— Микки! — воскликнула мама. — У тебя получилось! Ты впервые завязал шнурок сам! — Она схватила меня и крепко прижала к себе. — Подожди, я сейчас расскажу папе!

Вытаращив глаза, я последовал за ней по лестнице вниз.

Итак, я завязал свой башмак. Велика важность!

— Милый! — позвала мама. — Микки завязал ботинок, совершенно самостоятельно!

— Ура! — радостно воскликнул папа. Он поднял свою руку, чтобы мы могли хлопнуть друг друга ладонями. — Какой у меня взрослый сын!

На сей раз я увидел, как папа сказал ей одними губами:

— Долго он к этому шел!

Я был слишком обеспокоен, чтобы обидеться.

Мама проводила меня в детский сад. Она сообщила воспитательнице, что я научился завязывать шнурки. Все были в восторге.

Я просидел все утро в этом дурацком детском саду, рисуя пальцем и распевая песню про алфавит.

Я знал, что мне обязательно надо попасть снова в антикварный магазин. Больше я ни о чем и думать не мог.

«Во что бы то ни стало я должен исправить часы с кукушкой, — твердил я себе в отчаянии. — Как знать, может быть, завтра я уже не буду уметь ходить».

Но как же мне попасть туда? Даже второкласснику было очень нелегко добраться до центра одному.

А для ребенка детсадовского возраста — это уж совсем непосильная задача.

Даже если мне удастся одному сесть на автобус и никто не станет задавать мне вопросов, то откуда я возьму деньги на проезд?

Я взглянул на кошелек воспитательницы. Может, стянуть у нее пару монет? Она и не заметит.

Но если она застанет меня на месте преступления, беды не оберешься.

Я решил каким-нибудь образом прошмыгнуть в автобус. По ходу дела я что-нибудь придумал бы.

Когда мучения в детском саду наконец закончились, я выскочил из здания, помчался к автобусной остановке — и налетел прямо на маму.

— Привет, Микки, — поздоровалась она. — Как прошел день?

Я совершенно забыл, что она сама забирала меня из детского сада.

Она взяла меня за руку железной хваткой. Надежды на спасение не осталось.

18

«Во всяком случае, я все еще на свете, — подумал я, проснувшись на следующее утро, — по крайней мере, я еще жив».

Но мне всего четыре года. Время на исходе.

Мама вошла в комнату, пританцовывая и напевая:

— С добрым утром, сынок, с добрым утром, сынок, с добрым утром, милый Микки, с добрым утром, сынок! Готов отправиться в ясли?

Фу, ясли! Дело оборачивалось все хуже и хуже. Я больше не мог этого вынести.

Мама высадила меня из машины перед яслями, поцеловала и, как всегда, проговорила на прощание:

— Удачи, Микки!

Прокравшись в ближайший угол, я сел и стал наблюдать за играющими детьми. Я отказывался от всего: от пения, от рисования, от песочницы, от всех развлечений.

— Майкл, что с тобой творится сегодня? — обратилась ко мне моя воспитательница мисс Сартон. — Тебе нездоровится?

— Со мной все в порядке, — ответил я.

— Но почему же ты не играешь? — спросила она и, окинув меня оценивающим взглядом, добавила: — Мне кажется, тебе просто необходимо поиграть!

И, не спросив моего на то соизволения, схватила меня, вынесла на улицу и посадила в песочницу.

— Мона поиграет с тобой, — произнесла она радостным тоном.

Мона и в четырехлетнем возрасте была симпатичной. Как я мог забыть об этом?

Мона не произнесла ни слова. Она вся сосредоточилась на строительстве иглу — по крайней мере, я думал, что дом, который она возводила из песка, был иглу. Во всяком случае, он был круглым. Я хотел поздороваться с ней, но вдруг смутился.

Потом я поймал себя на том, что застеснялся перед девочкой, которой всего-то четыре года. С какой стати?

«В любом случае, — урезонивал я себя, — в трусах она меня еще не видела. И не увидит в ближайшие восемь лет».

— Привет, Мона! — сказал я и съежился от звука своего ясельного голоска. Но все, казалось, воспринимали его как должное.

Мона вздернула носик.

— Фу, — фыркнула она, — мальчишка! Терпеть не могу мальчишек!

— Что ж, — пропищал я своим детским голоском, — если тебе неприятно, забудь о моих словах.

Мона смотрела на меня так, как будто не совсем поняла смысл сказанного.

— Дурак! — заявила она.

Я пожал плечами и принялся рисовать на песке загогулины своим пухленьким маленьким пальчиком. Мона вырыла ров вокруг своего песчаного иглу. Потом встала и распорядилась:

— Смотри, чтобы никто не разрушил мой замок!

Значит, это был не иглу. Похоже, я ошибся.

— Ладно, — согласился я.

Она заковыляла прочь. Через несколько минут она вернулась с ведерком в руках.