Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса - [4]

Что действительно странно, так это ее любовь к Ригли. Ученому уму здесь есть над чем подумать. Это старая, выцветшая, облезлая подушка с Крошкиной кроватки. И все равно, куда бы Крошка ни шла, она берет ее с собой. Все ее игрушки, вместе взятые, никогда не заменят ей Ригли. Если вся семья собирается на пляж, Ригли тоже едет. Крошка не может уснуть, не обняв этот нелепый узелок. Если она идет в гости, она обязательно берет с собой это тряпичное недоразумение, высунув из сумки один конец наружу, чтобы «дать ей подышать свежим воздухом». В каждом периоде детского возраста наблюдательный философ может увидеть этапы развития рода человеческого. От новорожденного младенца, обнимающего бутылочку с молоком, можно воссоздать всю эволюцию человечества. Можно ясно проследить пещерного человека, охотника, земледельца. Что же тогда представляет собой Ригли? Идолопоклонство, поклонение фетишу и ничего более. Дикарь выбирает какой-нибудь самый невероятный предмет и поклоняется ему. Наша милая дикарка поклоняется своей Ригли.

Ну вот, мы описали нашу маленькую троицу настолько, насколько досужее перо способно изобразить малышей с резвым воображением и полных всевозможных причуд и фантазий. Сейчас представим себе летний вечер. Папа сидит в кресле и курит, леди Солнышко где-то рядом, а наши юные герои беспорядочно возятся на медвежьей шкуре у незажженного камина, пытаясь разрешить свои животрепещущие проблемы. Когда они заняты какой-то новой идеей, это очень похоже на игру котят с мячиком. Сначала каждый ударит его лапкой, а затем все гурьбой бросаются за ним вдогонку. Папа почти не вмешивается, разве что когда его попросят что-то объяснить или опровергнуть. Он всегда занимал мудрую позицию, притворяясь, что чем-то занят. Тогда дети ведут себя естественнее и раскованнее. Но на этот раз они обратились непосредственно к нему.

— Пап, а пап? — начал Толстик.

— Да, мой мальчик.

— Как ты думаешь, розы нас узнают?

— Толстик, несмотря на свое озорство и капризы, смотрел на Папу таким наивным, чистым и невинным взором, что поневоле казалось, что именно ему тайны природы более близки, чем всем остальным. Папа, однако, в тот вечер был настроен материалистически.

— Нет, малыш. Как же они нас узнают?

— А вот большая желтая роза у самой калитки узнает меня.

— С чего ты взял?

— Потому что вчера она мне кивнула.

Парнишка залился смехом. Да это просто ветер, Толстик.

— Нет, не ветер, — убежденно возразил тот. — Не было ветра. Крошка была там. Скажи, Крошка?

— Лоза нас узнала, — веско сказала Крошка.

— Животные нас узнают, это да, — заявил Парнишка. — Но они бегают и издают разные звуки. А розы нет.

— Не нет, а да. Они шелестят и шепчутся.

— Лозы шепчутся, — вторила Крошка.

— Но это же не живой звук. Этот как ветер шумит. Вот наш Рой — он лает, и каждый раз по-разному. Вот ты представь, что все розы на тебя лают. Пап, расскажи нам о животных, а?

Это один из периодов детства, возвращающий нас в далекое первобытное прошлое с его жадным и неисчерпаемым интересом к окружающему миру, и в первую очередь к животным. В нем слышится отголосок тех долгих темных ночей, когда древние люди сидели у костра и всматривались во тьму, благоговейным шепотом рассказывая друг другу о непонятных и страшных существах, с которыми они боролись за главенство в мире. Дети обожают пещеры, костры, походную еду и рассказы о животных. Это все эхо давно ушедших времен.

— Пап, а какое самое большое животное в Южной Америке?

Папа усталым тоном:

— Ну, я не знаю…

— Может, слон, а?

— Нет, малыш. В Южной Америке они не водятся.

— Тогда носорог?

— Нет, их там тоже нету.

— Пап, а кто тогда там водится?

— Ну, скажем, ягуары. Они, по-моему, там самые большие.

— Значит, они десять метров в длину.

— О нет, мой мальчик! Ягуар чуть больше двух метров вместе с хвостом.

— А вот в Южной Америке есть питоны десять метров длиной.

— Это не то, это змеи.

— Пап, а как ты думаешь, — спросил Толстик, очень серьезно глядя на отца большими серыми глазами, — есть питоны в пятнадцать метров длиной?

— Нет, мой мальчик, я о таких не слышал.

— Может, и есть, только ты не слышал. А вот если бы такой был в Южной Америке, мы бы узнали?

— Если бы был, то, наверное, узнали.

— Папа, — начал Парнишка, с увлечением включаясь в перекрестный допрос, — а может удав проглотить мелкое животное?

— Ну конечно, может.

— А ягуара может?

— Вот тут не знаю. Ягуар очень большой.

— Ну, а ягуар может проглотить удава? — поинтересовался Толстик.

— Дурачина ты, — ответил Парнишка. — Если ягуар в длину два метра, а удав десять, то удав в него не поместится. Как же он его проглотит?

— Он его обкусит, — возразил Толстик. — Оставит кусочек себе на ужин и еще один на завтрак. Слушай, пап, удав ведь не сможет проглотить дикобраза, а? У него же тогда горло разболится.

Заливистый хохот и долгожданная передышка для Папы, углубившегося в газету.

— Пап!

Полностью покорившись судьбе, он опускает газету и разжигает потухшую трубку.

— Что, мой мальчик?

— А какую ты видел самую большую змею?

— Ну вот, опять змеи! Я устал от них.

Но дети от них никогда не устают. Снова отголоски прошлого, поскольку змеи были злейшими врагами первобытных людей.