Тайна «Архелона» (Крик дельфина) - [19]

– Ты меня выкупил, как рабыню, - смеялась Ника.

– Рабыню, но ставшую прежде возлюбленной, - поправил Рейфлинт.

СПЛЯШЕМ, ФЛЭГГИ, СПЛЯШЕМ!

Резкая трель боевой тревоги оборвала воспоминания коммодора.

– Сэр, вышли в точку всплытия! - доложил Рооп.

Едва «Архелон» всплыл на внешнем рейде своей базы, как дюжина моряков, изжаждавшихся по свежему воздуху, свету и простору, полезла из рубочной шахты на палубу…

Напрасно старший офицер Рооп пытался остановить их, кричал и ругался. Бахтияр просто-напросто отодвинул его в сторону.

При виде синеватой кромки берега архелонцы совершенно ошалели. Казалось, будь он поближе, они непременно попрыгали бы в воду и поплыли к земле, не щадя сил. Но приходилось довольствоваться созерцанием утраченного рая, и тяжелый морской бинокль переходил из рук в руки.

«Архелон» пришвартовался к старому сейнеру, просевшему в воду под тяжестью ящиков и бочек чуть ли не по фальшборт.

Барни сам попросился в погрузочную партию и таскал тяжелые пластиковые пакеты, контейнеры, коробки с энергией человека, разбирающего себе лаз из засыпанной пещеры. Выждав момент, когда ящиков на палубе осталось совсем немного, Барни проскользнул в люк машинного отделения и спрятался под настилом в промежутке между дизелями. Он слышал, как грохотали поверху чьи-то каблуки, как спихнули на сейнер сходни, как взвизгнула отходная сирена… Его хватятся не скоро. С погружением радиовахта закрывается, до сеанса связи восемь часов. За это время портовый буксир оттащит сейнер в гавань, а уж там… Нет-нет, Барни не так безрассуден, чтобы немедленно пробираться к Флэгги, хотя соблазн повидать ее хоть издалека был дьявольски силен. Он уйдет в горы, в альпийские луга, и как больной зверь чутьем выбирает себе целительную траву, так и он будет поедать всевозможные корешки и ягоды, соскребать в пещерах мумие, пить родниковую воду, купаться в горячих источниках, пока эти проклятые бронзовые пятна не исчезнут…

Флэгги лежала с широко открытыми глазами. С соседней подушки О’Грегори восхищенно разглядывал ее профиль. Он и представить себе такого не мог: жрица любви, баядерка, искусница…

– Неужели у тебя целый год никого не было?

– Никого, - чуть слышно ответила Флэгги.

– Шизи! - приподнялся на локте О’Грегори. - Ведь ты же южанка. Неосуществленные желания разрушают организм изнутри. Поверь мне как врачу!

– Верю, - устало вздохнула Флэгги. - Я и так уже сплошная Хиросима.

Транзистор в изголовье вдруг пронзительно пискнул: «Пик-вик!» Флэгги привскочила, будто ее кольнули.

– Это Барни! Это его сигнал! Он возвращается! Слышишь?

– Совершенно исключено, - с олимпийским спокойствием откликнулся О’Грегори.

– Но это же он! Ты не знаешь! Мы с ним условились. Перед возвращением он даст сигнал. Он сам настроил приемник на свою волну…

– Сядь и выслушай внимательно. - О’Грегори ласково, но властно привлек ее за плечи. - Барни не вернется ни-ког-да… На «Архелоне» не грипп. Там лепра. Суперлепра, от которой нет и вряд ли в обозримом будущем появится противоядие. «Архелон» похоронен в океане заживо. Надеюсь, ты понимаешь, что все это не для широкого круга.

– Но сигнал! Ведь это же его сигнал! Я слышала его сама!

О’Грегори взглянул на шкалу транзистора.

– Моя дорогая, на этой же частоте у нас в базе работают радиовзрывные устройства… Совпадают не только мгновения, события и мысли. Совпадают и частоты радиоволн.

Барни выглянул в иллюминатор и убедился, что «Архелон» исчез, растаял, развеялся, как дурной сон, как кошмарное наваждение. Тогда он выбрался на твиндек и пустился в дикий радостный пляс. Барни подпрыгивал и орал детскую песню:

У Флэгги жил веселый гусь,

Он знал все песни наизусть.

Спляшем, Флэгги, спляшем!

В сумерках на фарватере зажглись чьи-то ходовые огни. Барни ничуть не сомневался, что это буксир. Это была последняя радость, дарованная ему судьбой. Оператор на береговой станции нажал тангенту радиовзрывателя. Двести килограммов тротила, заложенного вдоль килевой коробки, взметнулись огненным смерчем…

МАЙОР О’ГРЕГОРИ ДЕЛАЕТ КАРЬЕРУ

О’Грегори любил запах свежих газет. Терпкий дух типографской краски приятно бодрил по утрам, как лосьон после бритья, как аромат закипающего кофе. У себя в коттедже он хозяйничал сам, и ни одна женщина, даже Флегги, не могла бы похвастаться, что сделала бы это лучше. О’Грегори был глубоко убежден, что пресловутая женская домовитость не выдерживает никакой критики, если мужчина со свойственным сильному полу рационализмом всерьез берется за домашние дела.

Едва он развернул «Атлантический курьер», как в глаза ударило: «Сто обреченных! Жена погребенного заживо обвиняет!». И портрет Флэгги чуть больше почтовой марки.

О’Грегори знал об обмороках только из медицинских учебников. Он мог поклясться, что теперь он пережил это состояние сам, не выпуская из рук ни газеты, ни кофейной чашки. Печатные строки вдруг резко почернели, и чернота расползлась по всей странице.

Весь день он пролежал дома, не найдя даже сил позвонить на службу. Его телефон молчал тоже, и О’Грегори дорого бы дал за чей-нибудь праздный звонок. От нехороших предчувствий спасался греческим коньяком и американскими детективами. Включил телевизор и тут же во весь экран увидел кислое лицо шефа. Шеф не то оправдывался, не то объяснял: