Тайна апостола Иакова - [15]

Он упорно продолжал совершать свои церемониальные проходы перед комиссариатом с той же одержимостью, с какой некоторые упрямо лелеют давно утраченные иллюзии, никак не решаясь полностью от них отрешиться, пока сама жизнь не похоронит надежду. Он продолжал предлагать себя в качестве мученика за святую идею до тех пор, пока не осознал, что его вызов начинают неверно интерпретировать. Осознав это, он тут же отказался от революционных идей и решил полностью посвятить себя профессиональной карьере.

В 1975 году умер Каудильо,[16] тот самый, который, как уверяли его приспешники, был вождем нации милостью Господней. Успешно похоронив вождя, страна продолжала жить так, словно ничего не произошло. А произошло очень многое. Но к этому моменту Сомоса уже мечтал только о том, чтобы попасть в штат университета. И вот теперь, в марте 2008 года, он уже давно профессор, и в скором времени ему предстоит выйти на пенсию, чего он никак не желает. Он все чаще задумывается о том, как быстро пронеслось его время, и очень боится, что выход на пенсию может ускорить нежелательные процессы в организме. Ведь он по-прежнему считает себя молодым. Да, он еще вполне молод. Ему это доподлинно известно.

В университете Сомоса ощущает свою значимость. Всякий раз, когда он заходит в комиссариат — чтобы получить новый загранпаспорт или удостоверение личности, действие которого истекло, а иногда и просто проконсультироваться у своего приятеля комиссара по поводу какого-нибудь судебного решения, — он ощущает свою значимость, к тому же возрастающую с каждым днем. Однако слава — о, эта коварная слава! — ему по-прежнему сопротивляется, подобно неблагодарной женщине, в которую ты безнадежно влюблен. Он боится пасть духом и умереть, так и не добившись ее. Проблема в том, что он просто не знает, как это сделать. Он не знает, что слава приходит сама по себе и ее никогда не следует специально звать, ибо в этом случае она оказывает сопротивление.

Ему недостаточно того, что полицейские уважительно на него взирают и приветствуют с подчеркнутым почтением, которое его трогает. Профессор медицины — это вам не кто-нибудь, это серьезно. Всякий раз, когда полицейские почтительно с ним здороваются, он вспоминает свою прошедшую юность и неосуществленные мечты. Ведь, несмотря на успешную карьеру, Сомоса в свои шестьдесят с лишним лет так и не смог удовлетворить самые сокровенные амбиции.

3

Компостела, суббота, 1 марта 2008 г., 13:55

В Сантьяго-де-Компостела идет дождь, нескончаемый дождь. И от этого сердца и души его жителей нередко заполоняет беспросветная меланхолия, которая может даже довести до самоубийства. Однажды приятель из Андалусии поинтересовался у Салорио, как чаще всего сводят счеты с жизнью галисийцы, и тот, удивившись столь странному вопросу, ответил, что некоторые топятся в реке, бросившись в нее с моста или доплыв до середины, но это обычно те, кому при жизни было знакомо чувство юмора. Другие же просто вешаются, закрепив веревку на потолочной балке или на ветке дерева. Мало кто стреляется.

Комиссар вспоминает об этом, наблюдая, как меняется выражение лица Сомосы, когда он смотрит на входящую в бар худенькую девушку, самую стройную из всех, кто сегодня сюда заглянул. Это вызывает у Салорио улыбку. Но при этом он продолжает вспоминать.

— На каком дереве? — упорно выспрашивал у него андалусиец.

Андрес задумался. Ему никогда не приходило в голову задаваться вопросом о том, на каком именно дереве обычно вешаются галисийцы. По правде говоря, он понятия об этом не имел. Сперва он решил было ответить, что на смоковнице. Но потом вдруг, сам не понимая почему, уверенно произнес:

— На яблоне.

Но андалусский приятель был нудным, как зубная боль.

— А что вы потом с ними делаете?

— Как что? Хороним! Что еще нам с ними делать? — Потом немного подумал и добавил: — Ну а некоторых сжигают.

— Деревья?

— Ты что, с ума сошел? Покойников.

— А что вы делаете с деревьями, черт возьми, что делаете с яблонями?

Салорио подумал, что его приятель спятил, но постарался сохранить спокойствие и снисходительно ответил ему:

— Продолжаем есть яблоки, что еще нам с ними делать?

Видя, что андалусиец хранит молчание, Андрес счел нужным, в свою очередь, задать тому вопрос, ответ на который в глубине души мало его волновал:

— А на каких деревьях вы обычно вешаетесь?

— На оливах!

— Ну да, черт возьми, конечно, ведь у вас их больше всего… — сказал Андрес, стараясь не демонстрировать своего безразличия к теме, после чего задал следующий вопрос, волновавший его не больше первого: — А что вы с ними делаете, когда кто-нибудь вешается на них?

— Мы их срубаем! Что же еще?

Андрес ничего не сказал, но про себя подумал: какие все-таки странные эти андалусийцы, ведь дерево не виновато в отчаянии и безрассудстве человека.

Ах, меланхолия, единственное поистине суверенное царство! Время от времени она овладевала и им. Шесть или семь лет назад дождь в Сантьяго шел десять месяцев кряду. И на протяжении всей бесконечной череды серых, унылых дней солнце выглянуло лишь четыре раза, да и то не больше чем на десять минут.

Возможно, люди сводят счеты с жизнью от скуки, чтобы придать существованию какую-то перчинку. Ведь что-то есть в том, чтобы повеситься на дереве, которое и дальше будет приносить плоды, и раскачиваться на нем, как когда-то в детстве, прервав земное существование по собственной воле, не дожидаясь, чтобы кто-то другой отнял у тебя жизнь. А может быть, чтобы не тешить себя напрасными надеждами. А возможно, такое самоубийство — это некий акт прозрения. Кто знает?