Тайна американского пистолета. Дом на полпути - [10]

Маленький худощавый человечек в темно-сером костюме в центре арены руководил действиями; у него были лоснящиеся черные усы военного, аккуратно расчесанные и нафабренные. Он не обращал внимания на живописную группу ковбоев в отдалении.

— Все установлено для длительной съемки, майор Керби! — крикнул ему мужчина с платформы.

Маленький человечек внизу обратился к парню с наушниками:

— Как ты наладил звук, Джек?

— Так себе, — ответил тот. — Будет настоящий пикник, майор. Слышно это чертово эхо!

— Сделай все, что возможно. Звук улучшится, когда стадион заполнится людьми. Мне нужно как можно больше действий, ребята, и все эти дикие крики с родео.

— Ладно.

Майор Керби обвел ярко-голубыми глазами пустые места, голый пол арены и зажег сигару.

* * *

— Но все это, — произнес Эллери Квин, задумчиво выпуская струйку дыма в потолок, — было покоящимся колесом. А теперь посмотрим, что произошло, когда колесо пришло в движение.

Глава 2

ВСАДНИК

Одной из пикантных особенностей хозяйства Квинов был их мажордом. В наши дни это бесценное слово, которое мы с присущей северянам страстью к плагиату позаимствовали у испанцев, неизменно вызывает видение королевского великолепия, торжественности и, прежде всего, помпезности. Истинный мажордом должен обладать (кроме сокрушающего величия лет) брюшком, плоскостопием, живостью дохлой трески, величественным взглядом и утиной походкой, напоминающей нечто среднее между шествием римского папы и триумфальным возвращением Помпея. Более того, должен обладать блестящим талантом игрока с Миссисипи, вздорностью и придирчивостью парижского торговца и преданностью охотничьей собаки.

Пикантная особенность мажордома Квинов заключаюсь, однако, в том, что, не считая преданности, он даже отдаленно не походил ни на одного из мажордомов, когда-либо существовавших на свете. Вместо королевского великолепия, торжественности и помпезности его вид вызывал в памяти не что иное, как собирательный образ всех беспризорников, когда-либо бродивших по столичным притонам. В том месте, где полагалось находиться солидному животу, был тугой, мускулистый пресс; его ноги были маленькими и проворными, как у танцора; глаза напоминали две яркие луны-близняшки; а его манеру двигаться можно было описать не иначе как легкое порхание сказочного эльфа.

Что касалось его лет, то он находился, как некогда сказал поэт, между «возрастом мужчины и мальчика, эдакий нерасторопный толстячок, язвительный малый лет шестнадцати». Не считая, однако, того — слава богу! — что он не был ни маленьким, ни толстым, а наоборот, долговязым и быстроногим, как паук, и тощим, как юный Цезарь.

Итак, это был Джуна — Джуна Великолепный, как иногда шутливо величал его Эллери Квин, — юный мажордом хозяйства Квинов, рано обнаруживший природный кулинарный талант и нюх на новые гастрономические изыски, что навсегда разрешило все домашние проблемы Квинов. Подобранный инспектором Квином в те одинокие годы, когда Эллери учился в колледже, сирота Джуна оказался маленьким, забитым существом без фамилии, смуглым подростком, обладающим сообразительностью, унаследованной им, несомненно, от его цыганских предков.

Вскоре он стал управлять всем хозяйством, и довольно твердой рукой.

Фортуна настолько странная вещь, что, не будь Джуны, не было бы и никакого дела — по крайней мере, в том смысле, что в него не оказался бы втянутым Эллери. Но именно проворная рука Джуны невинно управляла событиями, которые привели Эллери в «Колизей». Чтобы понять, как это произошло, необходимо немного пояснить характер юноши.

Джуна в шестнадцать лет был еще сущим мальчишкой. Под чутким руководством Эллери он задвинул свое темное прошлое на самые задворки сознания и стал развиваться, постепенно превратившись в тонкого, деликатного юношу, который, как это ни парадоксально, имел все задатки мальчика из «хорошей семьи»: он состоял в нескольких клубах, играл в баскетбол и гандбол, посещал кинотеатры с неугасимой страстью фаната, изрядно истощавшей его щедрое жалованье. Живи Джуна поколением раньше, он мог бы утолить свою жажду приключений, поклоняясь Нику Картеру, Хорейшо Элджеру.[5] Но поскольку он жил в свое время, то превратил в богов живых людей — героев серебряного экрана, и в первую очередь тех, кто носили краги и ковбойские шляпы, скакали на лошадях, метали лассо и стреляли без промаха.

Связь тут была очевидная. Когда агент по печати и рекламе Родео Дикого Билла Гранта излил, набивая оскомину, в нью-йоркские газеты потоки хвалебных статей об истории родео, его целях, выдающихся сторонах и звездах, он играл на воображении той невидимой аудитории, которая проявляет себя лишь в тот момент, когда в город приезжает цирк и когда огромные палатки наполняются истошными криками, ореховой скорлупой и бурным взрывом детского восторга. С того самого момента, как горящий взгляд темных глаз Джуны упал на объявление об открытии родео, Квины потеряли покой. Джуна должен был увидеть собственными глазами этого сказочного героя, этого (его имя произносилось шепотом) Бака Хорна. Он должен был увидеть ковбоев, «норовистых и непокорных» бронков, звезд.