Тайфун - [47]

4

Хозе Мадарьяга жил в семи днях неторопливой езды верхом от того места, где была спрятана фройляйн Гоффман. Он был гациендеро, то есть скотовод. Его богатство состояло из 1500 коров и 30 000 овец. В Банко де ля Насион хранилось у него несколько сот тысяч пезо. Но зато у него не было женщины.

Два года тому назад умерла от лихорадки его амигита, подруга, русская танцовщица, забредшая в Буэнос-Айрес вместе с бродячей балетной труппой. Мадарьяга купил ее у того же Ляпорта. Француз, правда, немного надул доверчивого скотовода, пообещав доставить ему полную блондинку, а привез шатенку, худую, как жердь. Но все-таки она была очень мила, эта шаловливая стрекоза, сочетавшая унылые песни своей родины с танцами знойной Аргентины, и Мадарьяга к ней крепко привязался. Одно только было плохо. Сеньорита Наташа не понимала по-испански и за три года усвоила не больше десяти слов. Мадарьяга, любивший поболтать, вынужден был только пялить на нее свои острые глаза, слушать ее песни и молча наслаждаться ее нежным телом. А попытку приучить ее к беседе отбросил навсегда. И когда после ее смерти ему пришлось сделать новый заказ Ляпорту, он с деловитой лаконичностью, в которой чувствовался горький опыт, сказал ему:

— Только чтобы девчонка была полная и непременно понимала по-испански. А не то я верну тебе ее обратно.

Изобретательный Ляпорт, найдя то, что было нужно Мадарьяге, на этот раз послал ему фотографическую карточку кандидатки. Скотовод тщательно взвесил в уме все статьи своей будущей невольницы, остался ими вполне доволен и дал задаток посыльному.

Фройляйн Гоффман прибыла через три недели. Измученная отчаянием и изнурительной дорогой, она все же нашла в себе силы подготовиться к длинному монологу, который имел своей целью воззвать к человеческим чувствам Мадарьяги.

Но, увидев перед собой полудикого скотовода с разорванным ухом и обрубленным пальцем, позабыла все слова увещания. С искривленным от страха лицом она поплелась в приготовленную для нее комнату, упала на кровать и пролежала сутки, боясь шевельнуться. На другой день, вечером, к ней заглянул Мадарьяга.

На нем был лучший из его костюмов, а волосы были смазаны гвоздичным маслом. Протяжно вздохнув, он сразу заговорил о том, что Господь создал женщину для мужчины, а между тем… бывают мужчины… которые…

Тут язык ему изменил, и Мадарьяга никак не мог закончить фразу в осторожных словах. Поэтому он предпочел сорваться с места и принести подарки. Это были: соломенная шляпа его прежней пленницы, полфлакона духов, губная помада и два золотых браслета.

Фройляйн Гоффман почувствовала, как у нее зашевелились волосы, и она закрыла глаза. Мадарьяга потоптался на месте и сказал:

— Вы обдумайте, сеньорита, мои слова. А завтра мы поговорим снова. Обдумайте.

И фройляйн Гоффман думала всю ночь, до крови кусая себе пальцы, хотя думать было нечего, так как лишь два пути были перед ней: сдаться Мадарьяге или же немедленно покончить с собой.

5

Но фройляйн Гоффман придумала третье решение: бегство. Выпросив у Мадарьяги отсрочку — надо же немного свыкнуться с человеком, прежде чем сблизиться с ним! — она напрягала все свое умение притворяться и из тоскующей пленницы преобразилась в приветливую гостью. Она вынула из чемодана все свои вещи и книги, аккуратно разложила их, как бы устраиваясь надолго. Затем она попросила разрешения выходить из дома, следить, как загоняют скот и стригут овец. Мадарьяга усмехнулся и разрешил.

Она хорошо ездила верхом и два раза, отправляясь осматривать пастбище, Мадарьяга брал ее с собой. В третий раз, улучив момент, она хлестнула коня и ускакала по направлению к той дороге, по которой ее привезли. Разумеется, через полчаса Мадарьяга настиг беглянку и, поворачивая ее взмыленную лошадь, хмуро сказал:

— В следующий раз я вас, сеньорита, за такую штуку, пожалуй, побью. Да и какой толк в вашей затее, если вы даже и удерете от меня? По дороге вас изловит другой гациендеро и полакомится вами тут же, в степи. Он даже не станет откладывать этого, как я.

От последнего довода сердце у фройляйн Гоффман поникло навсегда.

В ту же ночь Хозе Мадарьяга пришел к ней в комнату, не постучавшись, и, закрыв своей широкой ладонью ее скошенный от ужаса рот, в голодном восторге сделал ее своей покорной наложницей.

6

Пять лет спустя у фройляйн Гоффман было двое детей, двое мальчуганов — двое черноглазых кроликов. Растить их в пустыне было не легко, но чадолюбивый Мадарьяга не жалел денег и не останавливался перед тем, чтобы послать в далекий Буэнос-Айрес специального верхового за игрушками или за тальковой пудрой и клистирной трубкой.

Что же касается самой фройляйн Гоффман, то неоглядные пампасы властно отодвинули от нее весь остальной мир, и, кроме материнской любви, она отдала детям еще и те чувства, которые она могла бы отдать любимому мужу или любимому делу.

А еще через год, в день празднования конституции, из соседней эстансии приехал в гости другой гациендеро — с детьми и женой. Фройляйн Гоффман тотчас же узнала в ней француженку Ляпорта и выжидающе улыбнулась. Улыбнулась и та. Им незачем было вспоминать о прошлом, и они сразу заговорили о том, о чем говорят между собой все матери — о своих детях.