Таврия - [95]

— Бунт, паныч, на току! Отказываются молотить!

— И у тебя? — раздраженно спросил паныч, и Гаркуше сразу стало легче: значит, каша заварилась не только у него в таборе.

А паныч уже цедил сквозь зубы:

— Положись на вас, доведете вы меня, бестии.

— Осмелюсь напомнить, паныч… Я не раз просил приставить ко мне в табор чеченцев для порядка…

— Молчи, дурень… Позволь мне знать, куда кого ставить… Что они требуют… те, твои?

— Воды!

— Помешались все да воде, — пожал плечами паныч, обращаясь б управляющему.

— Из-за воды все и началось, — продолжал Гаркуша. — Чтоб пайки водяные отменили, чтоб свежую возили на ток, с артезиана…

— Ха! А пива мюнхенского не заказывают еще?.. Распустились до последней степени!

Тем временем во двор, роняя мыло в пыль, влетали верхами, кто в седле, а кто и без седла, мордастые, загорелые приказчики и подгоняльщики с других токов. Растерянные, встревоженные, виновато подходили к крыльцу, выкладывали панычу лихие вести. Всюду творилась черт знает что!

— Взбаламутились, чуть бочки не побили…

— А у меня из паровика воду выцедили, делить стали…

— А мои просто легли и лежат: сам молоти!

— Мы, говорят, бастуем… Пока не удовлетворите, не станем на работу — и квит!..

Паныч шагал по крыльцу, то снимая, то снова надевая пенсне. Дело принимало плохой оборот, хуже, чем он представлял себе поначалу. Пахло тут не случайными беспорядками, за всем этим чувствовалась чья-то единая, твердая, направляющая рука. Все тока прекратили работу, все в одну точку бьют… Забастовка? Общая забастовка сезонников? После 1905 года такого еще не было в Фальцфейновских имениях… А сушь, а тысячи копей недомолоченного хлеба стоят! Как же быть? Податься к губернатору? Вызвать казаков? Но это тоже не дешево обойдется… Газеты поднимут шум… Придется не только овсом и смушками платить, а и своим либеральным реноме расплачиваться.

Было над чем поломать голову… А тут еще, услыхав про водяной бунт, явилась к конторе, под руку с игуменьей, Софья Карловна, стала допытываться, не идут ли забастовщики на Асканию.

— Никуда они не идут, — нервно ответил матери Вольдемар. — До этого еще далеко.

Барыня под своим кокетливым зонтиком облегченно вздохнула.

— У меня сейчас чаплинские сидят, — поджав губу, начала она рассказывать сыну, но Вольдемар вдруг взвился как ошпаренный.

— Их еще тут не хватало! Чего им надо, разбойникам?

— Погоди, Вольдемар, выслушай меня сначала. Это совсем не те, кого ты имеешь в виду. Приехал чаплинский священник с церковным старостой, и, по-моему, они хорошую вещь предлагают… У них там тоже неспокойно, голь становится все нахальнее, грозит пойти на наши колодцы…

— Что они предлагают? — нетерпеливо спросил паныч, чувствуя себя сегодня вправе разговаривать с матерью независимым, почти грубым тоном.

— У них возникла идея, — закатила глаза Софья Карловна, — устроить совместный крестный ход по полям с иконой касперовской божьей матери[10]. В частности, они просят, чтобы наш хор мальчиков также принял в нем участие… Ты как считаешь?

— Детская молитва, — промолвила игуменья, неприязненно глянув на еретика-паныча, — доходит до бога быстрее.

— Напрямик то есть? — заметил какой-то приказчик. — Нам этого и надо, у нас тоже все кричит — дождя… По две пары волов запрягаем в плуг, глыбы такие выламывают, что молотом не разобьешь…

— Я не возражаю, — сказал матери Вольдемар, сдерживая раздражение. — Идите, устраивайте…

— А об этом… о бунте в степи, ты, надеюсь, дал уже знать кому следует?

— Маман, прошу вас не вмешиваться в эти дела, — раздраженно бросил паныч. — Идите, ради бога, мы сами тут как-нибудь разберемся…

Зонтик обиженно подпрыгнул в воздухе и неторопливо поплыл между расступившимися перед ним приказчиками.

Появление каждого нового гонца из степи действовало на паныча все болезненней. Ни один ничем не порадовал, привозили только неприятности, одна хуже другой. Подгоняльщику Грищенко, который последним приплюхал без седла с далекого табора Кобчик, паныч не дал даже рта раскрыть.

— Каналья, ты еще смеешься? — ошарашил он беднягу (хотя тот и не думал смеяться). — Тебе весело? Вычесть из его жалованья за бунт, за весь простой молотилки на Кобчике…

И тут же накинулся на других:

— А вы куда раньше смотрели? За что я вас кормлю, за что вам деньги плачу?

Переминались с ноги на ногу, изнывали на солнце холуи. И в степи ветром жжет, и тут, в Аскании, кирпич пышет жаром… Всюду подхалиму жарко. Пот градом катился с каждого. Более храбрые пытались обороняться от наскоков паныча.

— Кто же знал, что такое случится… Не первый же день такую пьют… Погудят — бывало, погудят и утихомирятся…

— Может, оно и сейчас ничего б не случилось, так сигнал же был дан…

— Какой сигнал? — сразу насторожился урядник в черкеске.

— Свистками они с тока на ток пересвистывались, это и довело… Мы думали, что машинисты в шутку перекликаются, а они, оказывается, между собой разговор ведут на свистках, знаки подают один другому: бастуй, мол, бросай работу…

— Это еще что такое? — повернулся Вольдемар к управляющему. — Сигнализация между токами? Кто ввел? Кто позволил?

— Впервые слышу, — засуетился Густав Августович. — Для нас это сюрприз…