Таврия - [33]

Молчала мадам Шило, не находя ответа. Молчала и игуменья, время от времени пожевывая губами.

В это время сквозь густую зелень неожиданно донесся откуда-то с окраины парка звонкий девичий голосок:

— Идут!

По степи, из-под солнца, со стороны Каховки шли батраки.

XIII

Чуть сощурясь, Софья взяла со стола маленький серебряный колокольчик и позвонила. Молодая горничная, дежурившая внизу возле пруда и коротавшая время за вышиванием, вскочила, разогналась было к беседке.

— Принеси бинокль, — остановила ее госпожа. — Да поскорее!

— Быстро они дошли, — заметила мадам Шило, тоже щурясь — на хозяйский манер — в сторону степи. — Когда мы их обогнали, они плелись еще возле Титаревых хуторов…

— К воде спешат, — сказал Софья. — Это для них сейчас единственный стимул… Боже, как они пьют! Как лошади!

— Напрасно вы их в этом не ограничиваете, — с легким осуждением сказала игуменья. — Они злоупотребляют вашей мягкостью, Софья Карловна… Дорвется сгоряча до холодной, нахлещется, а потом — какой из него работник?

— Болезни к ним не пристают, — ответила Софья. — Порой смотришь: подойдет такой разгоряченный, будто из самого ада, напьется артезианской, самой холодной, пусть хоть лед в ней плавает… утерся и пошел.

Принесли бинокль. Приставив его к глазам, Софья стала рассматривать партию батраков. Вначале ничего не видела, кроме круторогих красавцев-волов, шедших прямо на нее, серых, грудастых, тяжело переступавших с ноги на ногу и поводивших головами в ярмах. Потом в панораме бинокля появился сгорбленный Гаркуша на коне, и, наконец, повалила толпа сезонников. Вон выступает впереди бородач гренадерского роста, с дерзко распахнутой грудью… С такими бывает особенно трудно говорить… Идут толпой парни, девушки… Какие-то ребятишки бредут, едва заметные в ковылях, что переливаются вокруг них как шелк, достигая до плеч… И зачем этот Гаркуша набирает детей! С ними одни неприятности. Ставит их на тяжелые работы, а потом они хнычут, надрываются, иногда перед гостями бывает неудобно: могут подумать, что здесь, у Фальцфейнов, какая-то Индия… И вообще Софья недолюбливала детей, интуитивно чувствуя в них своих потенциальных недругов. Ведь ребенок — это загадка, живой сфинкс, никогда не можешь сказать наверняка — что из него вырастет!

Пришел главный управляющий поместьями Густав Августович, высокий сутулый немец, спросил, будет ли Frau Wirtin[1] присутствовать при осмотре первой партии.

— Густав Августович! — притворно разгневалась Софья, показывая гостьям свое хозяйское рвение. — Ведь я еще пока здесь хозяйка, не так ли?

Управляющий молча поклонился. Софья, извинившись перед гостьями и пообещав вскоре вернуться, стала спускаться по ступенькам. Управляющий, забегая вперед, предложил было ей руку, но Софья отказалась. Густав Августович был незаменимым служакой, однако имел неприятную привычку, разговаривая, забываться и брызгать слюной на собеседника. Поэтому госпожа старалась разговаривать с управляющим на расстоянии, не подпуская близко.

— Когда вы думаете разводить их по таборам? — спросила Софья по-немецки.

— Завтра утром начнем… А впрочем, как вы прикажете, Frau Wirtin…

— По-моему, это лучше сделать еще сегодня… С вечера, по холодку… Потому что за ночь они так завоняют усадьбу, что потом неделю будет слышно…

— Хорошо, начнем с вечера…

В поместьях Фальцфейнов издавна существовало правило: осматривать новых сезонников выходят не только управляющие, а и сам хозяин, которому надлежит показаться в этот день новым людям, чтоб знали, перед кем им все лето ломать шапку. Не Софье Карловне было нарушать этот порядок, хотя встречи с батраками становились для нее с каждым разом все тягостнее: то ли потому, что она постарела и нечем уже ей красоваться перед пришлыми каховскими парубками, то ли потому, что из года в год сезонники становятся все хуже, все строптивее… Как жаль, что нельзя обойтись вовсе без сезонников! Это было бы лучше всего, это был бы настоящий рай!

Глубокое презрение и постоянный страх вызывало в Софье это племя сезонников. Сколько живет, никак не может с ним сговориться. Такое упрямое, такое коварное…

Ах, если б знали ее заграничные приятельницы, кто ее здесь окружает! В своих письмах они называют Софью царицей украинских прерий, а многочисленные асканийские сезонники представляются им какими-то добрыми, вежливыми, живописными ковбоями… Наивные представления! Конечно, она, Софья, не жалела сил, чтобы как-нибудь приобщить своих упрямых туземцев к культуре, перелицевать их в своеобразных украинских ковбоев, но все напрасно. Пока поучаешь его при чеченцах, он слушает, а только ушел с глаз, уже насмехается над тобой, дает тебе всякие издевательские прозвища, с которыми потом вынуждена ходить всю жизнь. Дай такому лассо в руки, он захлестнет его на твоей же шее!

Самых вульгарных насмешек, чего угодно можно ждать от них, только не благодарности, не джентльменского отношения… Настроили против хозяйки даже своих козлов, которые водят на пастбищах отары. Стоит появиться перед таким козлом, скажем, в костюме амазонки, как он уже несется на тебя зверем, не знаешь, куда деваться…