Таволга - [49]
Однажды после неудачного налета, когда помешали люди, волк на моих глазах, пробегая мимо теленка, не останавливаясь, будто лизнул его в шею. К вечеру теленок заболел, утром не встал и не хотел пить. У него оказалось прокушенным горло.
И все же я встретился с волком. Случилось это солнечным осенним днем. Пошел за рябчиками. За мной увязалась дворняжка. Она совсем не смыслила в охоте, была отменно глупой и на редкость упрямой. Мои посылы ее домой закончились тем, что она убежала из глаз. Я и тому был рад — не мешает.
Остановился у речушки, сел на пень. Достал манок, посвистел. Рябчики ответили с двух сторон, но не шли.
Осматриваюсь. На полянке оладушками белеют волнушки. Лужа прикрыта желтым листом. Сквозь редеющий лес сквозит небо. Ласковое солнышко как бы нежно щурится. Ни комаров, ни гуда шмелей, ни треска кузнечиков. Тепло, тишина и покой. Изредка налетит порыв ветра, забушует разноцветная пурга, поднимут переполох сороки, потом смолкнут неожиданно. И опять тихо.
Нет, не идут рябчики.
Встал. Вдруг из-за поворота лохматым шаром катит моя дворняга, отчаянно визжит — и ко мне под ноги. А за ней — волк.
Увидел меня, резко остановился. Глаза желтые, острые, я и о ружье в этот момент забыл, а он в пяти метрах. Постоял мгновение, кинулся в сторону. Я выстрелил в угон, но ружье мое было стареньким, а дробь мелкой, на рябчика, и зверь ушел. Ушел легко, даже не вздрогнул от выстрела, и я подумал с досадой о промахе. До самого дома собака прижималась к моим ногам.
Через несколько дней, километрах в двух от того места, отец случайно наткнулся на мертвого волка.
ШАРИК
Сколько помню, мы всегда держали собак. Когда Дамку у нас съели волки, я случайно узнал, что приехал один охотник с Севера и привез чистопородную зверовую лайку, у которой появились щенки. Но за щенка он ломил такую цену, что не только просить у отца, но и выговорить вслух такой суммы я не решался. Однако желание заполучить чистокровного щенка так засело в голову, что я потерял аппетит и сон. Продал коньки, лыжи, собрал все, что мог — и все равно не хватало много. Делать нечего, пошел к знакомому охотнику дяде Косте, не очень, впрочем, надеясь на успех, и рассказал ему все, как есть. Он выслушал и понял.
— Бери, который покрупнее, — посоветовал он, — и чтоб живость была в нем — вырастет, работать лучше будет.
Тот же час побежал к тому охотнику, разбудил его близко к полуночи и купил щенка. Он был пушистый, серый и круглый, как шарик. Так Шариком и назвали.
Отец вскоре спросил, где мои лыжи. Пришлось рассказать. Он не ругал меня, дал деньги, чтобы вернуть долг дяде Косте и выкупить лыжи, так как в лесу зимой без лыж делать нечего.
Вырос Шарик быстро и оказался очень умным псом, достаточно злым, но не свирепым, что сплошь да рядом встречается среди лаек, живущих на лесных кордонах, контрольных пунктах и других отдаленных от города местах. Эвенки говорят (а они знают толк в собаках), что лайка когда-то была человеком. Эти слова мне всегда приходят на ум, когда вспоминаю о Шарике.
Из него получился добрый охотничий пес. Он отлично искал дичь, мастерски находил подранков, сторожил телегу в лесу, мгновенно кидался на выручку, если считал, что мне угрожает опасность. Умел радоваться и огорчаться.
Как-то шли мы с ним по Березовой речке вверх. Снегу выпало порядочно, но ходить все же было можно. Увидели свежий лисий след. Шарик побежал по следу, я — за ним. Поднялись к скалам. Там были барсучьи норы. Шарик, видимо, так прижал лису, что она, не петляя, сунулась в одну из нор. Барсуки, должно быть, спали в другом месте. Шарик полез за лисой.
Подошел, слышу лай под землей, метрах в десяти от входа, и лисий тонкий голос: урчит, огрызается. Так как других выходов видно, не было, то я решил, что лису Шарику не вытащить. Лиса тонкая, залезет в узкий лаз и Шарику не взять ее, чего доброго, еще там заклинится.
Решил выкурить лису дымом. Воткнул ружье прикладом в снег у входа в нору и пошел ломать сухие сучья. Наломал охапку и только поднял, передо мной из чистого снега вылезла лиса, пронзительно тявкнула и кинулась прочь. Я — к ружью, но было уже поздно. Шарик вылез из норы задом наперед, посмотрел на меня и пошел по следу. Вернулся он, конечно, ни с чем. Идет стороной, хвост опустил, не подходит и не глядит в мою сторону — верный признак обиды.
В лесу сердиться друг на друга нельзя. Подозвал Шарика, потрепал по шее:
— Ничего, мы ей, рыжей, припомним!
Опять пес хвост на спину завернул — повеселел, значит, и пошел в поиск.
Удаче радовались вместе, и он отлично чувствовал ее, как и понимал мое горе.
Однажды заболела мама. Отец увез ее в больницу, и я остался за старшего. Доил корову в маминой куртке, стерег скотину, варил еду, кормил ребятишек — словом, крутился, как мог. На второй день пришел на речку за водой, сел и разревелся в голос. Шарик поглядел на меня, потоптался, поскулил, сел рядом, вытянул голову кверху и тихонько завыл. Я, удивленный, реветь перестал, умылся и пошел домой.
Он прожил четырнадцать лет. Под конец потерял нюх и оглох. Я уходил в лес без него. Он ложился мордой к воротам, вытягивал лапы, клал на них голову и так лежал, пока я не возвращался.
