Таверна трех обезьян - [20]

Разумеется, нет нужды объяснять, что все это временно и зависит от обстоятельств. На самом деле мне по-прежнему нравятся женщины, я больше, чем когда-либо тоскую по Англии, и все еще не оправился от трагической гибели Констанс. Жизнь в конце концов образуется. А теперь вынужден вас покинуть: ковбои, нанятые недавно, пригласили меня искупаться с ними в ручье при свете луны.

Изобретение покера

Антон принял все меры предосторожности, чтобы ускользнуть бесшумно, но ржавые дверные петли, как всегда, протяжно заскрипели. Еще не рассвело, и отвратительный скрежет оглушительно громко отозвался в полной тишине, угрожая разбудить прислугу низшего ранга: поваренка и младших конюхов, известных своим злонравием и ночевавших там же, на полу в кухне.

Антон приоткрыл створку двери ровно настолько, чтобы в щель могло протиснуться его тщедушное тельце.

Одна из двух сторожевых собак, живших в старинном поместье, подбежала к мальчику, радостно завертелась вокруг него и залаяла, приглашая поиграть. Антон ласково погладил пса, безуспешно пытаясь утихомирить.

– Замолчи, Палильо, пока никто не проснулся.

Пес не внял уговорам. Тогда мальчишка дал ему пинка в блохастый зад. Собака взвыла и пустилась наутек.

Антон зашагал по тропинке, которая вилась вдоль Мансанареса и вела в Мадрид, до которого было лиги полторы. Уже занялся день, пока ребенок шел по дорожке, погруженный в свои сугубо практические размышления. Он рассуждал вслух:

– Мама сказала, что они идут по мараведи за дюжину под расчет. И обещала, что даст мне по полушке с каждого, что очень хорошая плата за пустяковую работу для сопливого юнца, у которого молоко на губах не обсохло, так прямо и сказала… И еще у меня кошки на душе скребут, ведь я ничегошеньки не умею…

Антон прибавил шагу, и шел теперь очень быстро, то и дело, сам того не замечая, срывался на бег – способ передвижения, свойственный детям. Миновав великолепный мост через жалкую речушку Мансанарес, у городских ворот он повстречался с почтенным Фруменсио, по прозвищу Фрикаделька, которое тот получил за привычку катать шарики из всего, что под руку попадется; он поставлял галисийскую сельдь в дома мелких идальго. Со своими торговыми начинаниями он вечно попадал впросак, как ни ловчил.

– Да прибудет с тобой милость Божия, Антонсико. Что привело тебя в город в такую рань?

– А то, что сегодня я поступаю на должность, которую выхлопотала мне матушка. Она уверяет, что работа эта выгодная и важная.

– И где же ты будешь иметь честь гнуть спину, позволь полюбопытствовать?

– Вообще-то, во дворце сеньоров герцогов де Пассамонте. Сейчас там, кажется, живут высокие особы, которые сняли дом на время. Его трудно найти, маэсе Фруменсио?

– Я знаю наверняка, что стоит дворец в том достойном месте, где селится придворная знать. Ты не собьешься с ног, разыскивая его, Антонсико, ибо как только ты доберешься до Сан-Бернардо, то сразу же увидишь все, что тебе нужно, стоит посмотреть по сторонам… И каковы же в столь знатном доме будут обязанности вашей милости, благородного семечка из многих посевов? – осведомился плут Фрикаделька. – Поскольку, по моему разумению, это неслыханное дело для того, кто зачат вскладчину.

– С позволения вашей милости, я очень спешу… – у ребенка пропало желание слушать дальше.

Он, правда, плохо понял точный смысл слов злоречивого торговца селедкой, зато почувствовал, что намеки его обидны и как-то связаны с тем, что у мальчика нет отца.

Антон возобновил путь, оборвав маэсе Фруменсио на полуслове. Тот, однако, быстро опомнился и прокричал вслед убегавшему парнишке:

– Привет от меня ключнице, твоей любвеобильной мамаше! Передай, что я всегда рад ей… Она баба дородная и гладкая, верно, от нее не убудет… Хотя сдается мне, что эта потаскуха промышляет в богатых угодьях, и вряд ли мне обломится от щедрот с барского стола… – добавил он про себя.

Закончив речь, он пожал плечами и от души вытянул палкой по хребту своего осла, который опасливо потрусил вперед.

Очутившись в сердце Мадрида, Антон растерялся. На Пласа Майор, площади, заложенной совсем недавно, он спросил дорогу к герцогскому дворцу у носильщика, тащившего большую корзину с овощами.

Зеленщик оказался на редкость бестолковым, к тому же был красноречив, как иероглиф; он промямлил загадочные объяснения, которые мальчик понял еще меньше, чем рассказ бискайского дружка матери о том, что такое море. В довершение, когда бедняга окончательно увяз в словесной тарабарщине, на него налетел, сбив с ног, весьма упитанный слепец, который спорой рысцой спешил в кабачок, куда влекла его неодолимая потребность. Корзина с овощами опрокинулась, ее содержимое брызнуло по земле в разные стороны.

Истинным же виновником происшествия был юный ласарильо – он вместо того, чтобы указывать дорогу незрячему, засмотрелся на грандиозные груди разбитной бабенки, обнажившиеся в глубоком вырезе платья, когда она нагнулась, чтобы помочь спустить штанишки своему зачатому во грехе байстрюку, которому приспичило сделать лужу.

Антон убрался оттуда поскорее, покинув место событий в тот момент, когда слепой в ярости набросился с палкой на своего похотливого ласарильо, а заодно и на злополучного носильщика; тот отбивал атаку, отстреливаясь кочанами капусты и клубнями репы.