Тауэр, зоопарк и черепаха - [30]

Смотритель воронов коснулся своей шляпы, когда Геба Джонс проходила мимо, а она, с покрасневшим от холода носом, сдержанно кивнула ему в ответ. Когда она скрылась из виду, он выждал еще несколько минут, давая ей время добраться до Соляной башни. После чего направился к деревянным вольерам для птиц рядом с Уэйкфилдской башней, едва заметным в темноте, поскольку тучи закрыли луну. Однако, подойдя к птичьим домикам, он лишь посмотрел на закрытые дверцы и прошел дальше, приглаживая в предвкушении свои сизые усы. Подойдя к Кирпичной башне, он оглянулся и нащупал огромный ключ, который опустил в свой карман, пока был в конторе.

Выругавшись себе под нос, поскольку замок наделал много шума, когда все-таки повернулся, он снова огляделся по сторонам. Затем толкнул дверь и прикрыл за собой. Щелкнув зажигалкой, чтобы оценить окружающую обстановку, он стал подниматься по лестнице башни, где некогда сидел в заточении Уильям Уоллес. Оказавшись на втором этаже, он пошарил в темноте руками, нащупывая засов, и вошел в пустую комнату. Поглядел на часы, подарок жены, которые светились во мраке. Он явился раньше на несколько минут, поэтому сел на дощатый пол, снял перчатки и принялся ждать, и сердце у него замирало от сладкого предчувствия.

Наконец смотритель воронов услышал, как дверь внизу открылась и снова осторожно закрылась. Он вытер вспотевшие ладони о брюки, когда по каменной лестнице гулко застучали каблуки. Когда кафе «Тауэр» снова открылось, он быстро оценил главное блюдо. Однако оно не имело никакого отношения к меню, которое бифитеров ужасало не меньше, чем туристов, — его привлекала весьма аппетитная новая повариха. В тот самый миг, когда он увидел сногсшибательную ложбинку между грудями поварихи, наклонившейся помешать похлебку — как она утверждала, из репы, — он и думать забыл о бесталанности Амброзин Кларк по части кулинарии (по мнению некоторых, граничившей с издевательством). Поскольку мозги у нее от дурной пищи ослабли, она согласилась встретиться с ним в пабе «Кот в мешке» недалеко от Тауэра. Сидя на высоком стуле, она простила ему полное отсутствие фантазии по части выбора места, когда он прошептал ей на ушко, что ему нравится ее пирог с угрем. А когда он, положив руку на ее крепкое бедро, пробормотал, что в восторге от ее коровьего желудка, фаршированного картофельным пюре, простила бесконечные утверждения, будто вороны умнее собак. И когда, погладив ее по щеке, все еще пылавшей от кухонного жара, сказал, что ее пудинг на сале лучше, чем у его матушки, простила, что он женат.

Смотритель воронов следил за огоньком зажженной спички, приближавшимся к нему вдоль стены. Внезапно спичка погасла, и башня снова погрузилась в темноту. Он слушал, как она подходит к двери, как переступает порог. Узнав запах кулинарного жира, он встал с пола, протянув вперед руки. И когда он шагнул к ней навстречу, чтобы вкусить сочной Амброзин Кларк, он простил ей неумение готовить.

Едва вернувшись в Соляную башню, Геба Джонс поднялась на крышу, чтобы снять промокшее насквозь белье, которое висело там для просушки. Не столько оптимизм, сколько упрямство заставило ее утром развесить белье. Освещенная светом бледным луны, которая на мгновенье вырвалась из плена туч, Геба Джонс прошла вдоль веревки, бросая в пластмассовую корзину отяжелевшую одежду, от которой разило сыростью Темзы. Приложив все старания, чтобы снять простыни и не испачкать их в лужах, она глядела за Тауэрский мост, вспоминая, как объясняла Милону, когда он еще боялся здесь жить, что отрубленные головы выставляли на старом Лондонском мосту ниже по течению.

Войдя в кухню с корзиной, она увидела, что муж сидит за столом, уронив голову на руки, а его усы до сих пор мокры от «Дочери Сквенджера».

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, протискиваясь мимо его стула, чтобы включить сушилку.

— Отлично, — отозвался он, отодвигаясь вместе со стулом. — Как работа? Принесли что-нибудь интересное?

Геба Джонс вспомнила о коробке с прахом, которая так и стояла на дневнике жиголо.

— Да нет, ничего, — ответила она, заталкивая простыни в машину.

Приготовив ужин, она сняла с хлебницы два подноса. Супруги больше не ели по вечерам в кухне, потому что появившаяся в столовой, как незваный гость, тишина была слишком мучительна для обоих. Разложив на тарелки мусаку — рецепт которой передавался в семье Грамматикос из поколения в поколение, и когда-то Геба надеялась научить готовить ее Милона, — она отнесла подносы в гостиную и поставила на кофейный столик перед небольшим диваном. Муж уже сидел там, переодевшись в старые брюки, с дырками в карманах. Они ужинали, не отводя глаз от телеэкрана и ни разу не посмотрев друг на друга. Когда с едой было покончено, Бальтазар Джонс поднялся и пошел мыть посуду, не откладывая, потому что это был предлог выйти из комнаты. Вымыв тарелки, он перешагнул через Миссис Кук и направился к лестнице.

— Как ты думаешь, как бы сейчас выглядел Милон? — неожиданно спросила Геба Джонс, когда он уже протянул руку к двери.

Он застыл на месте.

— Не знаю, — ответил он, не оборачиваясь.

Закрыв за собой дверь, Бальтазар Джонс поднялся по винтовой лестнице, и шарканье его шлепок в шотландскую клетку эхом отдавалось от древних камней. Поднявшись на последний этаж, он нащупал в темноте ручку и толкнул дверь комнаты, куда жена никогда не заходила, потому что надписи мелом, сделанные там во время войны пленными немецкими подводниками, нагоняли на нее жуть. Он включил свет, отодвинув ночь, которая заглядывала в окна с затейливыми переплетами, и сел на жесткий стул перед столом. Взял ручку и принялся сочинять очередную серию посланий, которые, как он надеялся, помогут ему найти хотя бы одного нового члена для клуба Святого Эриберта Кельнского. Двумя этажами ниже Геба Джонс сидела одна на диване, пытаясь найти ответ на свой вопрос и чувствуя, как сердце рвется на части.