Татьянин день. Неразделенное счастье - [17]

И с Галей беда: нашла себе утеху, привела с улицы бродяжку малолетнюю и теперь своей дочкой называет, надышаться на нее не может. Девчонка-то вроде бы из себя ничего, не глупая, и даже внешне на Гальку чем-то похожа, но все равно: одно дело — родное дитя, и совсем другое — приблудная, толи сирота, толи и вовсе непонятно откуда взявшееся сокровище. Галька до сих пор не замужем, а теперь, с этаким «хвостом», кому она вообще будет нужна? Четвертый десяток давно разменяла, и никаких перспектив на нормальную жизнь… В общем, у всех троих деток в голове одни тараканы, а ей, матери, только переживания, нервы, слезы — сиди думай, как ту кашу расхлебывать, которую они знай заваривают.

И как будто мало других забот, еще этот полковник. Сосед, понимаете ли! Ходит и ходит. Не надо ли того, этого, кран починить, гвоздь забить. В доме два мужика, только от них толку — чуть, рученьки-то золотые, да нс из того места растут, вот и приходится любезно принимать щедрые предложения Василия Ивановича. Который, на самом-то деле, на нее, Тамару, глаз положил, это же ясно как божий день. Фу, срамота, сам уже старый, да и ей хорошо за шестьдесят, жених и невеста — смех на палке! С сестрой, Верой, поделилась, а та нет чтобы поддержать, сидит хихикает: «Томка, — говорит, — да ты влюбилась!»

Из-за Витьки даже сегодня без Василь Иваныча не обошлось. Иначе кто бы варенья-соленья в кафе повез? Своей-то машины теперь нет, остались Рыбкины безлошадными. А полковник тут как тут — все, мол, сделаю в лучшем виде, не расстраивайтесь, Тамара Кирилловна. И у самого глазки такие масляные сделались, и усищами шевелит, ну точно всякие глупости на уме: седина, как говорится, в бороду — бес в ребро…

И вообще, вся эта затея с поминками… Такие кадры явились не запылились — смотреть тошно. Опойки настоящие, Генкины дружки! И с ними еще какие-то старые каракатицы, соседки ие соседки — не разберешь, главное, на халяву выпить и закусить…

— Нельзя о покойниках плохо, но тут и говорить ничего не надо: каков он был — такие и дружки, — сказала Тамара Кирилловна сыну Димке, потихоньку толкнув его в бок, — Это ж надо: молча засосали граммов по сто пятьдесят, как будто не на поминках, а в подворотне. Срамота. Хоть бы добрым словом дружка своего помянули.

— Да что они могут сказать? — отозвался Дима. — Что, где и сколько выпили? Уж лучше пусть молчат, надерутся по-быстрому — и разгоним, на фиг.

— Глаза бы не смотрели, — не унималась Тамара. — Если бы не Нина, я бы пальцем не пошевелила ради такого сброда.

— Слава богу, она этого не видит, — заметил Дима, — И говорить ей не надо, расстроится… Мааать! — Он вдруг, разинув рот, уставился на вход в кафе — там стояли Нина и Борис Костенко. — Ты погляди только!

Вновь прибывшие пристроились с краю стола — кроме Рыбкиных, их появления никто особенно не заметил. Борис, не спеша закусывая, старательно слушал, кто о чем будет говорить: поминки поминками, но для него главное — дело. А всем известно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, глядишь, ситуация и прояснится.

— Видно, хороший был мужик, этот Геннадий новопреставленный, — покачивая головой, говорила одна из бабок, увязавшихся на поминки. — Вон, вишь, поминают его люди. Аж плакать хочется.

— Ну, Генка, пускай земля тебе будет пухом, дружок ты мой дорогой… — смахивая пьяную слезу, забубнил, поднимаясь, Генкин закадычный дружок — Семен и вдруг увидел Нину: — А этой чего здесь надо? — От праведного гнева он даже поставил обратно на стол полный стакан — мол, в такой компании и водка в горло не лезет.

— Ты чего? — толкнула Семена давешняя бабка. — Это жена его… бывшая. Ты на кладбище-то был, «друг сердечный»?

— А то я не знаю, кто она такая, — и не думая понижать голос, с вызовом отозвался тот, — Змея она, а не жена! Как только наглости хватило? Грохнула мужика — и на поминки приперлась… И как таких земля носит?!

— Слушай, ты откуда взялся такой? — вмешался Дима, пытаясь призвать захмелевшего поборника справедливости к порядку. — Ты чего несешь?

— Это ты «кто такой»! А я друг его лучший, я все знаю! — взвился Семен, ударив себя кулаком в грудь, — Все, понял? Он передо мной… душу свою открыл! Понял?

— Сядь, не скандаль. Тоже мне, друг! — презрительно скривился Дима и повернулся к помертвевшей Нине: — Нин, да он уже назюзюкался, не обращай внимания.

— Я пьяный, да?! — заорал Семен, отшвыривая стул. — Это, конечно, плохо… А то что эта здесь водку жрет за помин души — это хорошо?! Сама угробила — сама и поминает! Ну и жрите, гады, а я с убийцей за одним столом сидеть не буду!

— Милая, я недослышу маленько: чего они ругаются? — обратилась к Гале любопытная бабка — похоже, подруга той, которая, наоборот, была в курсе событий.

— Да ничего особенного, напился человек — вот и буянит, — успокоила ее Галина, после чего бабка снова принялась уписывать колбаску и огурчики.

— Ну-ка, успокоился, сел и замолчал, — негромко, но веско велел Борис Семену. — Кто убийца, будет решать суд.

— Знаем мы ваш суд, — проворчал тот, однако плюхнулся на место. — Невинному человеку срок припаяют, а настоящая убийца будет водяру на воле жрать…