Татьяна Друбич - [6]
Вообще у картины, пока она снималась, было очень большое количество людей, которые сочувствовали этому делу, хотели, чтобы все было доведено до конца и чтобы все получилось. И я, конечно, не могу без просто невероятной нежности и благодарности вспоминать огромное количество, допустим, яснополянских людей, служащих, ученых Ясной Поляны, которые помогали нам снимать. И, например, там был потрясающий номер один, который я запомнил навсегда. Мы с кем-то из смотрителей музея проходили по комнатам. Я говорю: «Вот хорошая комната. Если можно, вот здесь мы снимем сегодня вечером небольшой кусочек. Делать ничего не надо, пусть так все и стоит.
Анна Каренина
И стол, и стулья, и кувшин, и таз. Все пусть стоит на месте». А мне и говорят: «Между прочим, это комната, в которой от начала до конца была написана „Анна Каренина“». Я говорю: «Как?» Это такая маленькая-маленькая, скромная-скромная комнатушка. И я вдруг подумал, что как же это так? Значит, был какой-то период в жизни России, в жизни русских людей, в жизни человечества, когда никто не знал, кто такая Анна Каренина. И только человек, который вошел в эту комнату, нам про нее рассказал. И человека этого давно нет в этой комнате. А «Анна Каренина» до сих пор с нами, среди нас и век ее исключительно долог.
Анна Каренина
Я уже говорил о том, что было очень много трогательно сопереживающих и сочувственно относящихся к нашему замыслу людей, которые очень хотели, чтобы у нас в конечном итоге все получилось. В частности, есть вот такой, на мой взгляд, очень большой режиссер, совершенно потрясающим рисовальщик и живописец, мои товарищ по институту — Рустам Хамдамов. И вот Рустам Хамдамов в какой-то момент позвонил мне и сказал: «Сережа, давайте где-нибудь с вами повидаемся. Я хочу передать вам акварельку». И я говорю: «Конечно, Рустам. Давайте, давайте! Я обожаю все ваши работы». И вот он принес такой рулон и раскрыл. Он сказал: «Это Анна Каренина. Так как я ее себе представляю». И я передарил ее Тане Друбич. И у Тани она висит дома. И когда была премьера «Анны Карениной» в Михайловском театре в Санкт-Петербурге, этот рисунок Рустама Хамдамова был основным образом, который нас всех представлял первым зрителям картины. Это волшебный рисунок и волшебное ощущение Анны.
Анна Каренина
А Рустам очень хорошо понимает Таню и очень хорошо ощущает природу ее артистизма. Как бы совершенно со своей особой стороны. Как-то я позвонил Тане и спросил: «Ты где там?» Она говорит: «А я на „Мосфильме“ снимаюсь, у Рустама Хамдамова». — «А где?» — «В восьмом павильоне. Может быть, зайдешь». Я говорю: «Ну, я зайду, хорошо». Она говорит: «Ты зайдешь, спроси, где я». — «Ну что, я не увижу где ты?». — «Да нет. Ты ни за что меня не узнаешь, даже примерно меня не узнаешь». И я действительно зашел и не узнал…
В 1984 году у нас с Таней родилась дочь Аня. А в 1986-м или 1987-м, я уже не помню точно, мы начали снимать «Черную розу — эмблему печали, красную розу — эмблему любви». Сама по себе картина появилась забавно и смешно. У Тани, между прочим, очень жизнелюбивый характер и отношение к жизни. И жизнелюбивость эта иногда граничит с такой трогательной формой идиотизма, который был когда-то запечатлен в «Ста днях после детства». И вот Таня с такой долей оптимистического идиотизма однажды мне сказала: «Слушай, как вот мне хочется научиться писать сценарии. Вот режиссером я бы не смогла быть, а вот сценарии мне так хочется научиться писать. Такая чудесная вещь, когда проектируешь в голове и записываешь фильм, которого еще нет, но который уже крутится у тебя в голове». Я говорю: «Господи, так нет ничего проще, Тань. Это же просто. Самое главное для начала, чтобы у тебя в голове действительно ничего не было». Она говорит: «О! Это пожалуйста! В голове у меня абсолютно ничего нет». И я говорю: «Вот это очень хорошее начало для сценарной работы. А второе, что нужно для сценарной работы, — это чтобы на абсолютно белом пространстве твоего собственного воображения нарисовалась вдруг какая-нибудь картинка, которая тебе чем-нибудь нравится, а ты сама не знаешь почему». Она говорит: «Ну, допустим, у меня такая картинка есть». Я говорю: «И что это за картинка?» Она говорит: «У меня есть сестра двоюродная. И она вышла замуж за цыгана. И когда у них с цыганом хорошая, значит, полоса жизни, она всегда садится за пианино и играет очень бодро и весело, и поет страшным совершенно голосом: „Ах, черная роза — эмблема печали! Ах, красная роза — эмблема любви!“ А когда у них плохо дела с цыганом, она за этим же роялем садится и играет это в страшном миноре: „Ах, черная роза — эмблема печали! Ах, красная роза — эмблема любви!“». Я говорю: «Тань, ну и все. Практически ты придумала этот сценарий. Пиши». Недели через две она сказала: «Нет. Чего-то я передумала писать про эти цыганские страсти». Я говорю: «Слушай, а мне все больше и больше нравится эта история». Я сел и сам ее написал.
Таким образом, мы начали снимать картину «Черная роза». И в этой картине в первый раз у меня снялся совершенно выдающийся человек, потрясающий мой друг, Танин друг, и может быть, самый лучший, самый трогательный, самый искренний и нежный Танин партнер — Александр Гаврилович Абдулов. И там же, на этой картине, состоялся дебют Ани, нашей дочери. Аня играла ангела. Мы ей сшили ангельское платье, ангельский веночек из «Ста дней после детства» надели на голову. И первый кадр, в котором она снялась, это они с Александром Абдуловым. Она стоит на буфете, а Александр Гаврилович опирается сзади на него. И перед тем как начать снимать, я сказал: «Аня, сейчас будем быстренько снимать». Александр Гаврилович спросил Аню: «Ань, тебе не страшно?» Она говорит: «Нет, совсем не страшно. Только у меня почему-то очень ладошки мокрые». И он потрогал ладошки, потом мне Саша сказал, что ладошки были совершенно как залитые водой.
