Татуировка - [51]

— Добрый день, мне нужен Алексей Пахомович, — сказал Дмитрий, оглядывая всех лежащих и стараясь, чтобы улыбка его выглядела как можно обаятельней.

Трое больных приветливо закивали в сторону того, что лежал с иглой в вене.

— Да, это я, — довольно бодро откликнулся тот. — Вы из худфонда?

Дмитрий придвинул табурет, сел поближе и только тогда, продлевая свою обаятельную улыбку, проговорил:

— Нет, я из милиции. Принес вам хорошую весть. Но если можно, мы поговорим потом, когда кончится процедура.

— А-а-а, машина нашлась! Мне жена уже позвонила. Так это вы ее нашли?

— Почти.

— Что значит — почти? Тут почти не бывает. Или вы, или не вы.

— Сначала ее просто обнаружили. А затем я узнал, что она — ваша.

— Ну что же, спасибо, спасибо. Так вы интересуетесь налетчиками?

— Еще как!

— Будь моя воля, я бы им руки поотрывал! Смертной казни не надо, а какое-нибудь клеймо на лоб, пока не докажет, что стал честным, ставил бы каждому.

— Ну, это вы, Пахомыч, перебрали. А если человек просто оступился или в крайний случай попал? Или следователь ошибся?! — сразу заспорил один из больных, который лежал ближе к двери.

И Дмитрий понял, что сейчас разгорится очередной диспут из тех, которые, возможно, тут длятся с утра до вечера.

— Меня интересуют подробности угона и, конечно, все, что связано с угонщиками. — Дмитрий старался говорить негромко, но так, чтобы художник его расслышал. — Я не стал пугать вашу супругу, но это довольно опасная группа. За ними числится много грехов.

— Даже так?! — удивился художник. — Я-то подумал, что просто на запчасти увели. Они что же грабители какие-нибудь? Медвежатники?

— Куда хуже. Убийцы.

— Вон как… Знать бы, я бы на них не с кулаками, а со вспышкой из окна. Хотя нет, вспышка бы расстояние не взяла. Минут через пятнадцать эта бодяга кончится, — он кивнул на капельницу, — и я вам нарисую то, что помню. А словами как их описать, скажу, один — длинный, другой — короткий, что с этого толку?

Еще минут пятнадцать Дмитрий посидел рядом с художником и выслушал его рассказ о неправильной издательской политике. Издатели гонятся за дешевинкой, заказывают рисунки художникам с улицы, хотя ведь наши мастера — это достояние нации. В результате на книжный рынок выбрасывается дурновкусие, которое постепенно влияет на художественный уровень всего населения. Скоро люди забудут, как талантливы были книжные иллюстрации в прежние времена, и будут считать, что книга должна выглядеть именно так, как сейчас, — на самом низкопробном уровне.

Дмитрий с ним был согласен. Ведь и в его работе высокое мастерство на всех уровнях тоже постепенно исчезало. А может быть, так всегда думают об уходящем времени те, кто перешагнул черту зрелости?

Наконец, когда в капельнице раствора совсем почти не осталось и Дмитрий стал беспокойно оглядываться, думая, не побежать ли ему на медицинский пост, медсестра вошла сама. Была она красива, весела и быстра в движениях.

— Не соскучились, мальчики? — спросила она, хотя все больные по возрасту годились ей в отцы. Или в деды. — Можно слегка размяться в коридоре, я палату открою на проветривание.

Освобожденный от капельницы художник набросил полосатую пижаму, какие Дмитрий считал давно исчезнувшими из жизни, и увел его в закуток, где были кресла со столиком. Там он сделал быстрый набросок двух фигур, видимых со спины, а также одним росчерком изобразил лицо длинного с чуть кривоватым носом.

— Рисунок всегда лучше, чем словесный портрет. Тем более что кроме матерного слова, которое прохрипел этот, — он указал на длинного, — я ничего не услышал. Они же, сволочи, меня сразу на землю опрокинули и переключились на супругу.

Дмитрий поблагодарил, пожелал скорейшего выздоровления, простился и вышел. Уже около лифта он вынул тот рисунок, который сделала супруга художника. Они были словно близнецы — повторяли друг друга полностью. Вот что значит долгая совместная жизнь и годы общей работы!

ЗЛОЙ ЧЕЧЕН ПОЛЗЕТ НА БЕРЕГ

— Такого изуверского ритуала, чтобы с человека живьем снимали кожу, а мясо отправляли на вывоз, — среди современных российских культов я не знаю.

Никита шел с Аскером Алиевичем по Дворцовому мосту. С полчаса назад он пришел в здание Кунсткамеры, где помещалось заведение с длинным названием: Институт этнографии и антропологии человека имени Миклухо-Маклая Российской Академии наук. Профессор Аскер Алиевич Цагароев заведовал в этом институте сектором. Вечером Никита решил справиться насчет него у бывшей одноклассницы, которая тоже трудилась в этом институте и специализировалась то ли по якутам, то ли по чукчам. А может, по тем и другим.

— Ты такого чеченца, Цагароева, из вашей епархии случайно не знаешь? — спросил он весело и тут же получил устную оплеуху за свое легкомыслие.

— Для тебя, Никитушка, Цагароев — чеченец, а для меня он — прежде всего ученый планетарной значимости. Его книги изданы во всем мире. Можешь сам в БАНе в этом убедиться, если у тебя, конечно, есть пропуск. Они написаны вполне доступным языком.

Мол, не тебе с твоим ментовским интеллектом соваться в наши дела. Хорошо еще Никита понял, что его посылают не в заведение с сауной и душевыми, а в библиотеку Академии наук. А то ведь мог бы и выдать что-нибудь, типа: «Слушай, я только не понимаю, при чем тут баня?»