Татуиро (Serpentes) - [49]

Встал у нижних степеней деревянной лестнички главного входа и смотрел, одобрительно кивая: на белой от жары глине лежал, раскинувшись, огромный лесной кот. Шкура мёртвого зверя блестела, как вода в полдень, и переливались на ней кольца-круги коричневой шерсти. Даже в доме вождя, пожалуй, не было шкуры такого размера, прикинул Мененес. Прижал руку ко лбу, к сердцу и хлопнул в ладоши, собираясь говорить. Охотники, подталкивая друг друга, приклеились глазами к его лицу.

— Я вижу, Большой Охотник был добр. Отличная добыча, прекрасный зверь. И его женщина убита?

— Да, вождь, пусть будут милостивы к тебе боги. Мы оставили её под навесом и трех маленьких антилоп.

— Хорошо. А котята?

— Им вырыли новое логово. Другие кошки заберут их.

— Успеют ли?

— Они уже ходили рядом, за деревьями, — охотник ухмыльнулся, — а логово рыл Кайру, он быстро справился.

Вождь улыбнулся тоже, и охотники засмеялись. Маленький вертлявый Кайру с огромным клыком, болтавшемся на тощей груди, нахмурился было обиженно, но, посмотрев на вождя, залился смехом, подвизгивая и утирая выступившие слезы заскорузлой от глины рукой. Кайру был никудышным охотником, и его всегда отправляли рыть логовища для котят.

— И копальщики нужны, что бы вы без нашего Кайру, — сказал вождь.

Перестав улыбаться, глянул на Меру, стоявшего позади всех.

— Почему ты молчишь, Меру? О твоей добыче говорит другой охотник? Так болит рана?

Смешки смолкли. Никто не оглядывался, но мужчины в маленьких набедренных тайках, хмурясь, поводили плечами, будто не яркая Айна смотрела на них из огромных дыр в тучах, а ледяной ветер налетел.

— Ты молчишь?

— Моя рана уже не болит, — ответил Меру хрипло. И добавил: — Почти не болит. Я…

Он смолк. Вождь подождал ещё и махнул рукой охотникам:

— Я дарю вам все шкуры убитых сегодня зверей и по куску мяса от каждого зверя. Я, вождь Мененес, не возьму ничего от этой добычи. Только мясо для праздника отнесите женщинам, пусть разводят большие костры. Идите к жёнам. А когда Большая Матерь тронет подолом верхушку старой сосны, приходите и будем веселиться.

Дождался, когда охотники, загомонив, откланяются, произнося прощальные слова к богам, и повернулся уходить. Но посреди тех, кто расходился, таща за жерди убитого кота, поправляя на плече луки и колчаны со стрелами, Меру стоял неподвижно, и вождь задержался возле ступеней, ведущих ко входу в дом.

— Вождь, мне нужно говорить с тобой. Мои слова — только для тебя.

— Тогда зайди, — сказал Мененес, не оборачиваясь.

В комнате, освещённой колеблющимся светом щита, он снова сел на резное сиденье и упёр ладони в колени. Значит, Меру молчал не просто так. Ну что ж…

Воин показался в дверях, задержавшись для ритуала приветствия советникам. Зашёл и встал, не обращая внимания на непривычный свет. Правая рука его была согнута и прижата к груди, левой он поддерживал её под локоть.

— Я слушаю тебя, лучший охотник деревни.

— Пусть они уйдут, вождь, мне нужно говорить с тобой.

— Нечасто приносят мне такие важные слова. А если они не такие уж и важные?

— Вождь…

Мененес махнул толстой рукой, отпуская сыновей, стоящих у двери с копьями. Те вышли, кланяясь, и тут же из солнечного света послышались их веселые крики. Дети, совсем еще дети.

— Мы одни, охотник.

Меру молчал, глядел сквозь дрожащий свет на вождя и вдруг повалился плашмя, прямо на сломанную руку, стукнувшись головой о жердяной пол. Циновка смягчила удар, и Меру ударился сильнее. Пополз к вождю, скрипя зубами от боли в раненой руке. И, поднимая голову, кривя лицо, с которого сыпались кусочки глины, забормотал:

— Вождь, да будут дни твои долгими, как вода реки, помоги мне, вождь Мененес. Я совершил страшное сегодня. Когда мужчина-кот бросился на меня, я знал, что он несёт смерть, мою смерть.

— И что?

— И тогда я… Я — попросил…

Голова его снова упала, стукнувшись. Мененес смотрел сверху и думал: охотник сейчас похож на старую корягу из тех, что выносит на берег река. Дети украшают коряги перьями и играют, будто это страшилища. На реке во время игры он увидел свою Ладда-ху, когда та еще носила тайку на бедрах, а не затягивала поверх грудей. Но корягу можно выкинуть, забыв страх. Да и сама коряга никогда не сделает ничего. А вот люди…

— Встань, Меру. Встань, — вождь постарался, чтобы голос его звучал тепло.

А сам подумал о том, что сначала эта белая, хмурая, окружила мир на щите змеёй. И вот теперь Меру. Попросил…

— Ты хотел жить. Что сделано, то стало. И чего ты хочешь от меня?

Меру сидел на коленях, опустив голову. На вопрос поднял голову, и вождь вздрогнул от мольбы в глазах охотника.

— Я не хочу… Онна и Оннали, я не отдам их.

— Но ты попросил и должен заплатить.

— Я могу отдать все шкуры и дом!

— Ты знаешь, чем платят за жизнь. Все знают.

— Вождь, все знают, но никто и никогда — сам не делал этого. Может быть, это сказки?

Мененес глянул в сторону и снова увидел в темноте коридора узкие глаза-лодочки. Встряхнул головой, и видение пропало. Ему захотелось наступить охотнику на голову, раздавить отчаянное лицо и рот, говорящий нелепицы от незнания. Никто не делал? Никто? Никогда?

— Ты мужчина или дохлая рыба?

Меру сжался от грохота голоса и встал, покачиваясь. Губы его тряслись.