Татуиро (Serpentes) - [26]

Она повертела в запачканной руке длинный осколок со скошенным краем:

— Этот убежит за край света, искать деревьев по себе, но найдёт только цветы и станет жить на коленях, грустно, но пока он здесь, не убежал, только будущее его немножко просвечивает, да? А для тебя, если хочешь, пусть будет другое — лук там, стрела или копьё, хочешь? Его держит солнце, чтоб накалывать тучи, а им не больно, только щекотно и против правил. Сердятся. Что-то я чепуху мелю, неважно. Кончаются твои линии, дай нож.

И подняла голову, почти сердясь:

— Нож!

Мужчина развел руками, подался к ней, глядя в лицо. Лада осмотрела стол и показала:

— Вон лежит, дай. Я не достану отсюда.

Наступила пауза. Купол дрожащего света стоял, иногда смаргиваясь, как будто на глаза набегали слёзы и прятали картинку. Но уже светил вокруг, показывая столбы с подвешенными на них вещами и плетёную стенку с торчащими между прутьев старыми листьями. Акут подошел к столу, через радужное свечение протянул руку. Взялся за рукоятку ножа и обернулся увидеть, правильно ли понял. Лада кивнула с нетерпением, протянула раскрытую ладонь.

— Возьми мой нож, женщина племени рыб. Он знает твою кровь, но не знал твоей руки.

Голос покачивался размеренно, и нож в смуглой руке подступал, но не ложился на белую ладонь.

— Возьми и пусть нас свяжет лезвие и кровь на нем. Две крови. Две руки.

Незаметно для глаза нож повернулся, сверкнул кончик лезвия. Через радугу полетела на стол черная капля, за ней другая. Растеклись по светлым узорам.

— Я был хозяин ножа, но теперь нас двое.

Он подал нож рукояткой, сжимая лезвие окровавленной ладонью. Лада приняла, свела пальцы на тёплом резном дереве, сморщившись и сдерживая тошноту. И тут кровь, снова. Но надо провести линии точно. Нагнулась, не обращая внимания, что циновка съехала с бедёр и упала на доски пола. И стала рассекать твердую кожу точными штрихами.

— Вот тут, а здесь — так. Не знаю, чего ты хотел, но начал хорошо, и я теперь вижу, где надо. Ты бы лучше спел, а? Что у вас тут поют, когда работают. А я, кажется, снова буду болтать, извини. Но я вижу!

Двигалась рука, поскрипывала кожа, расходясь волосяными чёрными резами. Лада поддевала срезанную кожу и углубляла канавку, скребла донышки в ячейках, куда лягут осколки. И то молчала, а то говорила, не слыша сама себя.

Мутный утренний свет, просочившись через тучи, заполнил хижину, но его не было видно рядом с куполом радуг. Лада наощупь провела рукой по столу, оторвала взгляд от сверкающего орнамента.

— Ещё! Есть ещё?

— Всё… — на этот раз мастер понял значение нетерпеливого жеста.

Она встала с колен, покачнулась на затёкших ногах. Оглядела пустой стол.

— Не хватает. Вот смотри, тут надо ещё и здесь.

Мужчина поддержал её и, стоя рядом, глядел на спирали и завитки. Повёл рукой поверх рисунка и улыбнулся. Свет показал большой рот и резкие складки на щеках, худую шею, схваченные на затылке волосы, длинно прошитые сединой.

— Ты — мастер.

Лада топнула.

— Не видишь? Не закончен, надо ещё! Где взять?

Показывала, пальцем щёлкая по краям щита, говорила быстро и взволнованно.

— Нельзя оставлять, это — как не закончить песню. Не поёт он, видишь?

Прервав ее, Акут почти закричал, тоже указывая на сияющую поверхность:

— Ты сделала мир! Смотри, он живой! Ты сделала, что я не смогу никогда! Всего второй знак, а ты сделала, ты — худая и белая, тебя буйвол одним боком уронит, и ты умрешь, но сделала! Завтра откроется дверь, и я понесу щит вождю. Скажу о тебе, и мы будем жить здесь. Что ты хочешь?

Лада выпрямилась, схватила рукой под нижним краем повязки на плече, сжав пальцы на ноющей мышце. И закричала в смуглое злое лицо:

— Дай мне закончить! Как надо! Ты! Ты!! Ты меня резал, а теперь?

Дёрнула за лохматые концы, швырнула смятую тряпку. Выставила вперед плечо, следя, смотрит ли он:

— Зачем это? Если я нужна тебе…

И застонала от резкой боли, когда сквозняк лизнул подживающую рану. Стала опускаться, подламывая коленки и шаря здоровой рукой — опереться об пол. Нагнула голову и заскрипела зубами, забыв о споре, об осколках. Так больно и непонятно, как сесть, лечь, свернуться, чтоб хоть как-то утишить.

Сквозь боль слышала, как загремел, роняя что-то, мастер, затопал, мечась по хижине. И, когда уже лежала на жестком полу, снова подсунул руки под её щеку, приподнял голову, прикладывая к губам край деревянной миски. Она глотала, слушая, как говорил:

— Попей. Поспи. Ты всё сделала. А после сна, я… — он замолчал, и рука, держащая миску, дёрнулась, вода пролилась на шею и грудь, защекотала ухо.

— Я… я дам тебе раковину. Поспи.

Глава 14 Кора у Бериты

— И роста тебе, и сок в живот, и силу в руки…

Берита, не вставая с низенькой табуретки, подтянула к себе таз с цыплячьими потрохами. Набрала горстью и над лункой, в которую закопала зерно, сдавила короткими пальцами. Над каплями мясного сока тут же зажужжали мухи. Старуха отмахнула их рукой, присыпала мокрые пятна свежей землей. Похлопала ладонью:

— И роста тебе, и сок в живот, и силу в руки…

Встав, сунула скамеечку в разлапистый куст малины. Поправила широкую юбку, подвязанную вокруг вислого живота плетёным поясом. На большой груди, стянутой кожаной повязкой, затарахтели и зашелестели бусы, висящие густо, до самого пояса. Ещё раз глянула на свою работу и, отвернувшись к полуденному солнцу, бледно светившему через тучу, прошептала положенную благодарность Большой матери.