Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - [79]
Калмыкова (под общий хохот). Андрей, мне бы только поприсутствовать в вашем театре, на репетициях посидеть…
Тарковский. Ох, если бы это все могло стать правдой, какое бы это было счастье – просто работать в театре и получать зарплату…
Сурков. А Захаров не испугается вашего слишком заметного присутствия в его театре?
Тарковский. Ха-ха… Да уже! Все! Но я надеюсь, Евгений Данилович, что когда я подольше поработаю, и он поймет, что дальше одного спектакля я никуда не лезу, то успокоится…
Сурков. Ну, знаете, всегда страшно, если его актеры поймут, что с вами им интереснее…
Тарковский. Нет, все-таки, думаю, он не боится, и это делает ему честь.
Сурков. Он так уверен в себе?
Тарковский. Дело не в этом. Дело в том, что у него сейчас есть определенный заряд энергии, который заставляет его о театре думать больше, чем о себе лично…
Калмыкова. Так и должно быть у настоящего худрука.
Сурков. Ну, если все это так, то отлично!
Тарковский. Конечно, все худруки ужасно эгоистичны. И Марк со своим темпераментом тоже не мальчик… Кстати, вы знаете, как мы с ним встретились? Мы ведь участвовали в одном драматическом кружке в районном Доме пионеров. Там-то и познакомились…
Сурков. Да что вы говорите? Просто невероятно!
Тарковский. В Замоскворецком районе, на Полянке. Там есть такой Дом пионеров, выстроенный в ложно-готическом стиле…
Сурков. Серьезно? Не может быть! Боже, как интересно!
Тарковский. Он появился у нас, когда кружок уже распадался. Там работала его мама. Причем я помню, что он всегда очень хотел театр. Так что должен вам сказать, что Захаров мне нравится… Пока что!
Сурков. Да нет, вопрос, конечно, не в том – просто сама ситуация взаимоотношений между людьми чрезвычайно интересна: вообще, как и почему, для чего люди встречаются? Вот вы мне сейчас рассказывали о вашей встрече с Захаровым, а я почему-то вспомнил рассказ Будимира Метальникова. Во время войны, после ранения, он лежал в госпитале. Вторая Градская больница. Стал уже выздоравливать, ну, и назначил свидание на скамейке какой-то медсестре. Пришел на эту скамейку и видит, что там сидит парень. Он и говорит, что, мол, мотай отсюда, двигай, потому как у меня здесь свидание. А тот ему в ответ, что, мол, сам мотай отсюда, потому что у меня самого здесь свидание. А пока они ссорились и махали своими костылями друг на друга, появилась и сама сестра, которая, оказывается, им обоим назначила свидание. Так вот одним из этих парней был Будимир Метальников, а другим оказался Владимир Соловьев!
Тарковский. Шутите! Это когда Соловьев ногу потерял или был ранен в ногу?
Сурков. Ну да… А вообще сама ситуация поразительно смешная, верно?
Тарковский. Нет, вообще-то какая сволочь эта сестра…
Сурков. Тем не менее с этого момента они узнали друг друга: поссорившись, познакомились и далее пошли вместе…
Тарковский. А мой отец рассказывал мне, что когда потерял ногу во время войны, то уже в госпитале, если бы у него не было пистолета под подушкой, он, наверное, мог попросту умереть. У него уже начиналась гангрена, так ему приходилось буквально стрелять над головами медиков, чтобы просто обратить на себя их внимание. А то ведь знаете, что сестры делали? Наркотиками кололись, которые давали раненым, чтобы хоть немного унять их мучительные боли… А им было на все это наплевать, и они гуляли с офицерами. Так что обратить на себя внимание можно было только выстрелами… Хотя, с другой стороны, каково было двадцатилетней девке вынести постоянное зрелище бесконечных страданий? Наверное, ей было и страшно, и омерзительно. Противопоказано. Зачем ей это?
Калмыкова. Вы знаете, Андрей, во время войны мы с Женей были в Перми, и театр наш ездил играть в военные части, которые переформировывались после того, как были разбиты на фронте. Там же был врач, который оперировал раненых. Он был в таком ужасном перенапряжении, что на него было страшно смотреть. Он говорил: «Ну что я вижу ежедневно, с утра до ночи, иногда круглосуточно: мясо-кровь-мясо… и я режу, режу…
Тарковский. Вот что записывать-то надо!
Сурков (зло иронически). Не-е-ет, у нас этого нельзя… У нас врач – это…
Тарковский. Да все можно, Евгень Данилыч…
Калмыкова. Да. Врач этот говорил, что ощущает себя почти мясником: пилит и режет, не осушая рук, не имея ни минуты покоя…
Тарковский. Ох, действительно, какой кошмар! Я был на одной операции… страшной! Ну да ладно…
Ну что, Евгень Данилыч, возвращаясь к началу, думаете, нереально это все? Насчет нашего театра? Мне кажется, надо что-то такое сделать, Евгений Данилович! Мне одному театр не дадут. Я не член партии и не хочу стать ее членом даже ради своих дел. Хотя, честно говоря, я считаю себя, на самом деле, гораздо партийнее других…
Калмыкова. Надо иметь театр маленький, мобильный, чтобы все играли, – вот тогда это театр! А что делать актерам в каком-нибудь театре Моссовета, где сто человек труппа?!
Мордвинова. Конечно, в театре должно быть не более 35–40 человек…
Тарковский. А вы знаете, Евгений Данилович, что сделал Захаров, когда получил театр? Это было потрясающе! Тут я должен отдать ему честь! Я был тронут Марком бесконечно. Когда он получил театр, то позвонил мне, хотя к тому моменту мы не были уже связаны и я уже его плохо помнил. И вдруг! Помните, Лара? Звонит Марк Захаров, который только что получил театр, естественно, страшно занят и неожиданно назначает мне свидание. И что же, вы думаете, он мне говорит: «Андрей, я хочу, чтобы вы что-то у нас поставили…»
Ольга Евгеньевна Суркова — киновед, с 1982 года живёт в Амстердаме. Около 20 лет дружила с Тарковскими и даже какое-то время была членом их семьи. Все эти годы находилась рядом с ними и в Москве, и позже в эмиграции. Суркова была бессменным помощником Андрея Тарковского в написании его единственной книги «Книга сопоставлений», названной ею в последнем издании «Запечатлённое время». Книга «Тарковский и Я» насыщена неизвестными нам событиями и подробностями личной биографии Тарковского, свидетелем и нередко участником которых была Ольга Суркова.
Дорогой друг!Перед вами первый номер нашего журнала. Окинув взором современное литературное пространство, мы пригласили на нашу поляну тех, кто показался нам хорошей компанией. Но зачем? — вероятно воскликните вы. — Для чего? Ведь давно существует прорва журналов, которые и без того никто не читает! Литература ушла в Интернет, где ей самое место. Да и нет в наше время хорошей литературы!.. Может, вы и правы, но что поделаешь, такова наша прихоть. В конце концов, разориться на поэзии почетней, чем на рулетке или банковских вкладах…
Книга рассказывает об ученом, поэте и борце за освобождение Италии Томмазо Кампанелле. Выступая против схоластики, он еще в юности привлек к себе внимание инквизиторов. У него выкрадывают рукописи, несколько раз его арестовывают, подолгу держат в темницах. Побег из тюрьмы заканчивается неудачей.Выйдя на свободу, Кампанелла готовит в Калабрии восстание против испанцев. Он мечтает провозгласить республику, где не будет частной собственности, и все люди заживут общиной. Изменники выдают его планы властям. И снова тюрьма. Искалеченный пыткой Томмазо, тайком от надзирателей, пишет "Город Солнца".
Второй том настоящего издания посвящен дореволюционному русскому и советскому, главным образом изобразительному, искусству. Статьи содержат характеристику художественных течений и объединений, творчества многих художников первой трети XX века, описание и критическую оценку их произведений. В книге освещаются также принципы политики Советской власти в области социалистической культуры, одним из активных создателей которой был А. В. Луначарский.
Очерк об известном адвокате и политическом деятеле дореволюционной России. 10 мая 1869, Москва — 15 июня 1957, Баден, Швейцария — российский адвокат, политический деятель. Член Государственной думы II,III и IV созывов, эмигрант. .
Труд журналиста-международника А.Алябьева - не только история Второй мировой войны, но и экскурс в историю развития военной авиации за этот период. Автор привлекает огромный документальный материал: официальные сообщения правительств, информационных агентств, радио и прессы, предоставляя возможность сравнить точку зрения воюющих сторон на одни и те же события. Приводит выдержки из приказов, инструкций, дневников и воспоминаний офицеров командного состава и пилотов, выполнивших боевые задания.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.