Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - [77]

Тарковский. Евгень Данилыч, а я думаю, что мне нужно начать сразу же со сцены с призраком. Я думаю, что после третьего звонка нужно долго не начинать… чтобы медленно-медленно гас свет… и только постепенно, по мере того как он будет гаснуть, будет возникать специальная звуковая атмосфера… Во всяком случае, Марк Захаров обещал купить для этого специальную аппаратуру…

Но вот, если вы помните, то в «Солярисе», например, мы накладывали на изображение картин Брейгеля такие как бы условные звуки жизни. Хотя на самом деле все эти звуки были выдуманными, созданными композитором, но выражали все-таки очень земное состояние. Нечто подобное мне хотелось бы соорудить в самом начале «Гамлета». В то время, когда стража ходит вокруг дворца, параллельно возникает концентрированное ощущение очень определенной звуковой атмосферы. То есть пока они там ходят, топчутся, то звук нарастает все громче… громче – понимаете, что я имею в виду, а?

Хотя в то же время мне приходится сейчас уже от многого отказываться – важно все-таки, чтобы спектакль был коротким. Чем короче, тем лучше! Это я понимаю только сейчас, к старости… Как вам сказать? Длина – это не физическое понятие. Отсутствие достаточного количества параллельных линий может создавать ощущение чрезмерной длины. Однообразие! Вот что такое длина! А мне ужасно захотелось организовать такое начало спектакля, которое не казалось бы зрителю длинным, втягивая его в нужную атмосферу…

А совсем честно уже говоря, мне захотелось сделать еще один спектакль, если бы удалось уговорить Марка… «Даму с камелиями»… Мне видится стилизованный модерн… и чтобы все пахло этими камелиями… Понимаете? Чтобы практически действие спектакля начиналось уже при входе в зал: чтобы свет был приглушен, а люстры задрапированы… Стилизованные будуар, гостиная… очень шикарные… И непременно актерский бенефис! Вы представляете какую можно залудить мелодраму, а? А ведь только театр способен возвысить мелодраму до искусства. Ни кино, ни проза, никакая поэзия не может этого сделать – только театр! Театр способен все атрибуты мелодрамы превратить в подлинную драгоценность. Вы представляете, себе такую «Даму с камелиями»? На подлинно высоком уровне? Это же настоящая роскошь! Не реконструкция Камерного театра. Ни в коем случае! Кстати, ничего подобного в Камерном театре и не было. Я буду делать все очень жестко и серьезно. С пафосом! Представляете? С настоящим идейным пафосом в… мелодраме?! Вот что может быть, по-моему, жутко интересно… а?

А потом, конечно, нужно будет непременно сделать «Позднюю любовь». Так что три спектакля мною уже задуманы: «Гамлет», «Дама с камелиями» и «Поздняя любовь», которая, мне кажется, просто написана для этого театра то есть в Лейкоме есть все актеры для этой пьесы…

И вообще, по совести, я так увлечен театром… Ну, поверь мне, Липа, я, может быть, не просто увлечен в точном смысле слова, потому что слишком много знаю, чтобы увлекаться. Знаю уже цену увлечениям: и как они преходящи, и как быстро перестают греть нас… Но во мне созрела некоторая убежденность, что театр ныне находится в настоящем запустении и с этим нужно что-нибудь непременно делать.

Сурков. Но посмотрите «Женитьбу»!

Тарковский. Где?

Сурков. У Эфроса, конечно.

Тарковский. А-а-а, у Эфроса? Здорово? Да?

Сурков. По-моему, очень! И «Дон-Жуана» посмотрите.

Тарковский. Я видел только его телефильм – «Мольер» булгаковский… А «Дон-Жуан» хорошо? Да? А кто играет?

Сурков. Волков. Никогда в жизни себе не представлял, что эту пьесу можно так играть! Поразительно!

Тарковский. Ну, прежде всего, Дон-Жуан должен быть интеллигентным человеком – иначе ничего не получится…

Сурков. Именно так он и играет! И все оказывается так правильно, все сходится! Верно, что не нужны совершенно красивые костюмы… А как поразительно по мысли: все сводится в конце концов к спору об арифметике… Дуров превосходно играет!

Тарковский. А вот в телеспектакле он очень плохо сыграл…

Сурков. Да, увы, плохо… плохо…

Тарковский. Помните, как он наигрывает?

Калмыкова. А ты, Женя, считаешь, что он хорошо играет? Мне он не очень понравился…

Тарковский (поднимая тост и переходя на торжественный тон). Евгений Данилович, позвольте мне… Но почему я один пью? (Раздается дружный хохот.) Да нет, мне просто неловко… А что здесь вообще такое происходит?..

(Невероятно типичная для Тарковского оговорка. Любое застолье – и всегда – он неизменно превращал в трибуну для своих размышлений об искусстве вообще и о своих планах на ближайшее будущее. Своих «собутыльников» он щедро одаривал фонтаном идей, иногда вызревавших тут же за столом. Он так увлекался, что переставал часто замечать, что же по-настоящему происходит вокруг. Поэтому многие очень существенные соображения Тарковского об искусстве и о себе в искусстве записывались мною для «Книги сопоставлений» не в тиши его кабинета, а в сумбуре русских посиделок. Л моему магнитофону, то есть моей возможности записывать, он открыл зеленую улицу. Удивительно, но с течением времени далеко не все и не всегда в подобных ситуациях оставались его благодарными слушателями.