Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - [75]

Калмыкова. «Гениальный» Завадский, бросая замечания походя каждому, тут же предупреждает: «Если вы меня не понимаете, то нам не по пути…»

Тарковский. Но его уже давно никто не понимает… И понять его нельзя… Липочка, я хочу выпить за ваше здоровье! А что касается театра в целом, то в основном царит ужасающая атмосфера, потому что настоящего дела нет. А вот если у меня сейчас получится что-то в театре, то у меня, Липочка, к вам одна просьба: помогите мне привести Евгения Даниловича…

Калмыкова. Ну, это, Андрей, как раз не проблема. Он так любит театр!

Тарковский. …Привести его на встречу с актерами. А я обо всем договорюсь. Мне нужно, чтобы он помог мне посмотреть людям в глаза, нащупать контакт… Согласитесь, что это очень важно. Передайте ему, пожалуйста, мою просьбу приехать на встречу с труппой, если я все-таки решусь ставить у Захарова «Гамлета». Хотя на этой встрече мне не хотелось бы сразу начинать с «Гамлета», а о чем-то вокруг, о самом главном и потаенном. Представить актерам небольшой стриптиз, чтобы они поняли, что у меня нет от них никаких тайн, так сказать… Что для меня важно лишь поставить «Гамлета»…

Калмыкова. Но в смысле выбора исполнителей постарайтесь быть более внимательным, потому что они непременно попробуют подсунуть вам своих героев и героинь. А вдруг в труппе затерялась неизвестная Золушка?!

Тарковский. Я понимаю, но мне показалось, что в труппе весьма напряженно с молодыми актерами. Дай-то Бог, конечно! Такое счастье отыскать новое имя! А если говорить совсем честно, Липа, то, если мне удастся, я решил вообще переходить в театр – вот что!

Липа, угря я все-таки беру руками, потому что это так вкусно, а вилкой получается что-то совсем не то, понимаете?

Вот вы говорите, что театр превратился в место для гешефтов… Но это как игра в карты… от употребления они становятся засаленными… И с другой стороны, Липа, когда вообще-то театр был интеллигентным, а? Театр, никогда не был интеллигентным, и в этом его прелесть. Потому что все боли, все страсти, амбиции существуют и проявляются здесь в наиболее откровенном и чистом виде – собери их только все вместе и сооруди некое фантастическое действо понимаете, о чем я говорю?

Калмыкова. Кстати, учтите, Андрей, что входить в театр постороннему человеку всегда очень трудно. Особенно, если он начинает работать успешно и приобретает у какой-то части работающих с ним актеров авторитет…

Тарковский. Ну, конечно, Липочка, это очень важно и слишком ясно, чтобы придавать этому какое-нибудь значение…

Интерлюдия (Внутри Лейкома)

Сюда же помещаю и мои записи периода работы Тарковского над постановкой «Гамлета» в театре Ленинского комсомола.

29 ноября 1974 года

Демонстрация костюмов к премьере «Гамлета» на сцене Театра Ленинского комсомола.

Андрей в ужасе. Говорит, что не может на них смотреть. «Это не “Гамлет”, это какая-то “Двенадцатая ночь!”» – восклицает он. Костюмеры оправдываются, как дети: «Но мы все эти костюмы уже пылили, не будет никакой “Двенадцатой ночи”». Андрей мрачно: «Не думаю, что что-нибудь изменится. Не думаю. Часть материалов нужно вообще ликвидировать. Ну а сейчас… Ну что же делать? Пусть теперь выходят по одному, будем думать, что делать с костюмами».

За сценой слышна чья-то реплика: «Андрей Арсеньевич тут кричит, что надо что-то с костюмами делать». Тарковский шутя поправляет: – «Андрей Арсеньевич никогда не кричит». «Ну, нервничает», – уточняет кто-то из-за кулис. Тут Андрей соглашается: «Вот это верно! “Нервничает” – это всегда!»

Попутно Тарковский дает комментарий по поводу огромной двуспальной кровати, которую должны будут водрузить посреди сцены: «Когда уносится щит, то остается конструкция, но сейчас внутри оказывается видна опора для щита, а ее не должно быть видно, иначе это бессмысленно. “Белые нитки" не должны быть заметны».

Теперь Тарковский выносит свои оценки каждому костюму:

Король Клавдий: «Такие бантики быть не могут: материал не соединяется. Шнур нужен потоньше. И панталоны так не могут заканчиваться. Может быть, их закончить бантом?»

Полоний: «Красный тюрбан должен быть поменьше массой, потому что потом он используется в сцене смерти».

Офелия; «В ее коричневом платье рукава убрать. Как говорит Полоний, должно быть “красиво, но без вычурн”».

Гамлет: «Это никакого отношения к эскизу не имеет вообще, не хочу на это даже смотреть».

Марцелло: «Очень бедный костюм и по цвету, и по фактуре… Это очень плохо!»

У Офелии (И. Чурикова) и Гертруды (М. Терехова) совершенно одинаковые красные платья. Портниха жалуется: «Нам очень сложно с Тереховой. Инна Михайловна Чурикова стоит на примерке хоть два часа и не шелохнется, а вот Тереховой шили на манекен». Это упрек Андрею, так как Терехова не из Театра Ленинского комсомола, она, как и Солоницын, приглашена на роль по настоянию Тарковского!

Лаэрт: «Это какой-то “Золотой петушок”, уйдите».

Гораций: «Скучный костюм. И материал мертвый. А плащ? Что это за плащ? В таких плащах-болоньях стоят на аэродроме!»

Озрик: «В таком же костюме, как у Полония… Преемник его! На его место пришел».

Могильщик: «Победнее надо».

Розенкранц и Тильденстерн: