Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - [61]
Я не хочу здесь называть правых и виноватых, но хочу сказать, что есть назревшая уже проблема популяризации, пропаганды киноискусства, проблема, которую надлежит решать каждый раз конкретно критикам, журналистам, социологам, комсомольским работникам и работникам проката. От всех этих людей в огромной степени зависит взаимопонимание художника со зрителем, да и сама возможность их диалога.
«Гамлет»
Новым тяжелым временем для Тарковского стал промежуток между «Зеркалом» и «Сталкером». «Зеркало» получило в Госкино самую низкую категорию качества, означавшую минимальный прокат – 3–4 копии фильма, а также минимальную оплату режиссеру за проделанную работу. Законченный фильм ни на какой фестиваль не пустили и писать о нем что-либо приличное не разрешили. Андрей обижался, что не находится критиков, готовых идти за него на баррикады. Зато для его коллег было организовано обсуждение фильма совместными усилиями Госкино и Союза кинематографистов. Тогда в «Искусстве кино» было решено опубликовать это официальное обсуждение, дабы избежать необходимости других разгромных рецензий на «Зеркало». Все это было так серьезно, что, например, Инна Аёвшина была вынуждена изымать из своей книги обсуждение «Зеркала» десятиклассниками. Тезкой критике открывался зеленый свет. Этой возможностью в это время, как это ни странно, воспользовался Виктор Дёмин, которого Тарковский никогда не простил, о чем свидетельствует интервью, чуть ниже опубликованное в этой книге.
Измотанный, уставший от борьбы с ветряными мельницами и совершенно разочарованный Андрей надолго удалился в Мясное, в свой деревенский дом, собираясь всерьез вовсе бросать кино и заняться литературным трудом. Тогда им был написан сценарий «Гофманиана». И тогда же Тарковскому все-таки поступило когда-то ожидавшееся, а теперь неожиданно случившееся предложение Марка Захарова попробовать себя на театральной сцене. Тарковский со страстью ухватился за это предложение, как за целительное средство, открывающее для него качественно иное будущее. Казалось, что жизнь предлагает новый захватывающий вираж.
К мыслям о кино возвращали лишь пачки зрительских писем, количество которых Тарковский все-таки сильно преувеличивал… наверное, ради самосохранения…
Беседы на Ломоносовском
«Гамлет». Весь день в постели, не поднимаясь. Боли в нижней части живота, спине. Нервы тоже. Не могу пошевелить ногами. Какие-то узлы. Я очень слаб. Неужели умру? А Гамлет? Но сейчас уже больше нет сил на что-либо.
Вот в чем вопрос…
А. Тарковский. Последняя запись в дневнике.
15 декабря, 1986
Тарковский умер с мечтой о своем неосуществленном фильме «Гамлет».
Задолго до этого ему удалось поставить своего «Гамлета» в театре Лейкома у Марка Захарова… Сколько сил было вложено Тарковским в этот спектакль, сколько сосредоточенных размышлений и сколько горьких разочарований сулил ему грядущий театральный опыт… Во времена фактического запрета «Зеркала», существовавшего с «высшего» соизволения в трех-черырех копиях, пережив еще раз горькое поражение в поединке с Госкино, Тарковский уже решался уединиться навсегда в своем деревенском доме в Мясном и заняться только литературой… Но постепенно, после приглашения его Марком Захаровым на разовую постановку, начал мечтать не только о своем спектакле в его театре, а именно о «Гамлете», но и о создании театра собственного…. Много затеплилось вновь в его душе надежд и упований в те очень далекие теперь от нас времена…
А сегодня… Чем стремительнее убегает время уже не для него, а для меня, к какому-то неясному так называемому «будущему», тем неоспоримее, ярче и убедительнее выкристаллизовывается в моей памяти то, что осталось в прошлом. В том числе я все более глубоко постигаю свою настоящую внутреннюю связь с Андреем Тарковским, все более ясно осознаю, что наше почти двадцатилетнее сотрудничество с ним все-таки не было случайным – потому как были в нашем переживании миропорядка общие болевые точки, объективированные для всех его художественной волей. Теперь-то я до конца понимаю, знаю точно, согласно его точке зрения, что прошлого действительно нет – оно есть суть твоей души и ее боли. Этой болью душа дает себя чувствовать и заявляет о своей зрелости… С каждым днем для меня все более очевидно, что моя жизнь – то, что еще вчера казалось мне настоящим, обыденным, неоспоримым в своей чувственности, то, что другие назовут в ней попросту «прошлым», – чем далее, тем более становится для меня самой настоящей Большой историей, целой моей Эпохой, которая болит во мне и требует своего осмысления…
Что говорить?.. «Историю» эту особенно ярко высвечивают смерти, смерть Тарковского, уход из жизни моего отца, теперь и мамы – они как бы обрывают нити жизненных, посюсторонних связей, создают пороги, о которые спотыкаются мои мысли и снова раскручиваются вспять… Прошлое часто кажется мне куда более реальным, нежели мое нынешнее, сегодняшнее существование, более понятным, чем теперешняя, все более осознанно устремляющаяся в будущее жизнь двух моих сыновей…
Я люблю проваливаться в сон, который часто дарует мне блаженное возвращение туда, куда нет возврата в моем настоящем, будничном, земном существовании. И, просыпаясь, я изо всех сил стараюсь не проснуться, чтобы договорить, добыть с теми, с кем я когда-то невосполнимо не добыла и не договорила, с кем мне было когда-то так хорошо и важно быть…
Ольга Евгеньевна Суркова — киновед, с 1982 года живёт в Амстердаме. Около 20 лет дружила с Тарковскими и даже какое-то время была членом их семьи. Все эти годы находилась рядом с ними и в Москве, и позже в эмиграции. Суркова была бессменным помощником Андрея Тарковского в написании его единственной книги «Книга сопоставлений», названной ею в последнем издании «Запечатлённое время». Книга «Тарковский и Я» насыщена неизвестными нам событиями и подробностями личной биографии Тарковского, свидетелем и нередко участником которых была Ольга Суркова.
Дорогой друг!Перед вами первый номер нашего журнала. Окинув взором современное литературное пространство, мы пригласили на нашу поляну тех, кто показался нам хорошей компанией. Но зачем? — вероятно воскликните вы. — Для чего? Ведь давно существует прорва журналов, которые и без того никто не читает! Литература ушла в Интернет, где ей самое место. Да и нет в наше время хорошей литературы!.. Может, вы и правы, но что поделаешь, такова наша прихоть. В конце концов, разориться на поэзии почетней, чем на рулетке или банковских вкладах…
Впервые в отечественной историографии предпринята попытка исследовать становление и деятельность в Северной Корее деспотической власти Ким Ир Сена — Ким Чен Ира, дать правдивую картину жизни северокорейского общества в «эпохудвух Кимов». Рассматривается внутренняя и внешняя политика «великого вождя» Ким Ир Сена и его сына «великого полководца» Ким Чен Ира, анализируются политическая система и политические институты современной КНДР. Основу исследования составили собранные авторами уникальные материалы о Ким Чен Ире, его отце Ким Ир Сене и их деятельности.Книга предназначена для тех, кто интересуется международными проблемами.
Издательство «Азбука-классика» представляет книгу об одном из крупнейших писателей XX века – Хулио Кортасаре, авторе знаменитых романов «Игра в классики», «Модель для сборки. 62». Это первое издание, в котором, кроме рассказа о жизни писателя, дается литературоведческий анализ его произведений, приводится огромное количество документальных материалов. Мигель Эрраес, известный испанский прозаик, знаток испано-язычной литературы, создал увлекательное повествование о жизни и творчестве Кортасара.
Наконец-то перед нами достоверная биография Кастанеды! Брак Карлоса с Маргарет официально длился 13 лет (I960-1973). Она больше, чем кто бы то ни было, знает о его молодых годах в Перу и США, о его работе над первыми книгами и щедро делится воспоминаниями, наблюдениями и фотографиями из личного альбома, драгоценными для каждого, кто серьезно интересуется магическим миром Кастанеды. Как ни трудно поверить, это не "бульварная" книга, написанная в погоне за быстрым долларом. 77-летняя Маргарет Кастанеда - очень интеллигентная и тактичная женщина.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.