Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - [59]

Естественно, иначе он бы не был Сезаном! Художник ищет свое ощущение материала, ищет максимально возможное по точности приближение в передаче своего понимания. Это бесконечное приближение, никогда не исчерпывающее замысла, есть двигатель его поисков. При этом художник всегда будет искать самый короткий, самый простой способ выражения.

Сложнейшая, выматывающая, томительная задача художника лежит именно в этой плоскости, если угодно – нравственной, которая требует от него предельной искренности и честности прежде всего перед самим собой. Перед теми, с его точки зрения, жизненно важными проблемами, которые он старается художественно постигнуть, а тем самым быть честным и перед зрителем.

Режиссер поэтому, на мой взгляд, не имеет права стараться «понравиться» зрителю. В процессе работы он не имеет права контролировать себя специально с этой точки зрения – неизбежной расплатой за это станут принципиально иные взаимоотношения как с самим замыслом, так и со способом его реализации. Только когда фильм принят прокатом и его увидел зритель, только тогда выяснится, волнует или не волнует других людей то, что волнует его. Увеличивать же или ограничивать свою аудиторию – за пределами возможностей режиссера. Здесь он всегда оказывается бессилен.

Не случайно Александр Сергеевич Пушкин писал в своем «Пророке»:

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

В чем же я, как художник, вижу свою задачу? Она, видимо, состоит в том, что я делаю свое дело, снимаю картины, стараюсь работать с максимальной отдачей сил, на пределе для меня возможного.

Что значит при этом требование «угодить» зрителю или дать ему «пример для подражания»? Кто этот зритель? Восторженные девочки, устремляющиеся на поиски портретов киноактеров (кстати, как правило, жутко исполненных – вот она, массовая реклама! – какой она может привить вкус?), – это зрители? Или настоящие зрители их мамы, которых после просмотра фильма только одно интересует: «А Наталья Бондарчук – дочь Бондарчука?». Вот отчего у меня сразу же опускаются руки.

Хотя меня также раздражает, казалось бы, противоположная, «элитарная» группа зрителей. Эти люди всегда каким-то образом «окажутся» в Доме кино, ЦДЛ, Доме актера… Они уже все знают наперед, убеждены в своем превосходстве, суперсовременности своих суждений, которые на самом деле по сути своей расхожие стереотипы, принятые их средой. Сегодня их уже не интересует Татьяна Доронина – сегодня их воображение подчинила Джейн Фонда. Если хвалят Тарковского, то они непременно будут его ругать, и будут хвалить, когда его ругают… Здесь усматривают гарантию «независимости» своих суждений. Но мне-то что до них?

Конечно, есть зрители, которые вовсе не воспринимают моих картин – они иногда посылают мне письма, как, например, товарищ Горин из Петрозаводска. Он сетует на затянутость фильма «Солярис»: «Вы этим ничего не показали, только время отняли у зрителей, показали в течение 7–8 минут и даже более подземные тоннели, из-за этого следовало ли создавать фильм двухсерийным?» В другом письме товарищ Иванова из Новочеркасска занимает еще более наступательную позицию: «В вашем фильме “Солярис” одно из действующих лиц произносит слова о Человеческой Совести с большой буквы. А вот как обстоит дело с совестью постановщика указанной картины, да и всех ее создателей?» И она даже предлагает как-нибудь «наказать» меня посерьезнее, отсылая тех, кто, видимо, призван осуществить надо мной этот суд, к мнению «большинства зрителей», к мнению, как она пишет, «народа».

Корреспондент. Авы отвечаете на такие письма? Что вы ответили, скажем, товарищу Ивановой из Новочеркасска?

Тарковский. На ее упреки я ничего не могу ответить. Здесь, к сожалению, не намечается даже предмета для разговора. Но вот апелляция к мнению большинства зрителей… Бывает ведь, что и картина еще даже не закончена тем или иным режиссером, но уже заранее известно, что, может быть, он снимает «интересную картину», но, конечно же, «не зрительскую»… В устах одних это должно означать комплимент в адрес автора. Это те, кто не сомневается в своем превосходстве над большинством зрителей, – они уже «доросли» до искусства и даже «переросли» его. В устах других это вроде бы и «законная толика» уважения в адрес автора, а по существу, желание указать ему на его место: мол, не забывайтесь, вы все-таки в стороне от наших основных вех. То есть «картина интересная», но ты все-таки паразит, делающий картины за счет государства для себя и своего удовольствия.

Корреспондент. На чем же основывают люди такие суждения?

Тарковский. Затрудняюсь сказать наверняка, на чем такие суждения основываются. Видимо, человек не понял картину, как не поняла «Солярис» товарищ Иванова из Новочеркасска. Но если она говорит об этом более или менее искренне, то иной зритель, скрывая свое собственное мнение, многозначительно объявляет, что «народ не поймет». То есть сам-то он, мол, понимает, но вот за народ тревожится. Тем самым некто выносит себя за скобки – ему как бы необязательно быть частицей народа… А я сам считаю себя частью народа. Я живу в своей стране и задумываюсь над теми же процессами и проблемами, что и мои современники, так же люблю, ненавижу, волнуюсь, поэтому считаю, что выражаю идеи народа. А чьи же еще? Что значит мои «собственные» идеи? Чем они-то определяются? Откуда они? Поэтому, когда я делаю картину, я не могу не рассчитывать на то, что волнующее и заботящее меня интересно другим. Я надеюсь на своего зрителя, но я никогда не старался и не буду стараться к нему подольститься, заискивать перед ним. Потому что зрителя я глубоко уважаю – мой контакт с ним зиждется на доверии.