— Эва! — сказал Василии Иванович смотрителю. — Что это у вас? Храмовой праздник?
— Так точно, — отвечал смотритель.
— С праздником, батюшка, — продолжал Василий Иванович.
— Покорнейше благодарим.
— А что бы, мой отец, нельзя ли самоварчик поставить?
— Самовар готов-с, сударь. Нас удостоили гости по соседству посещением. Кума даже из города с зятем приехала... К празднику, изволите видеть, пожаловали. Ну, известное дело — как не угостить дорогих гостей? Никак пятый самовар ставим.
— Доброе дело, доброе дело! — заметил Василии Иванович, после чего выпил с чувством три стакана чая, ощутил приятную теплоту и не с малым трудом вскарабкался на лежанку, по которой Сенька заблаговременно раскинул несколько подушек. Через несколько минут Василий Иванович объявил присутствующим, что уже изволит почивать, а Иван Васильевич отправился на село немного пошататься — да, кстати, поискать и народности.
Все население было на ногах, толпясь живописными кучками около строений. У кабака две православные бородки целовались с сердечными излияниями и с такими неистовыми клятвами во взаимной дружбе, что страшно было слушать. Рыжий мужичок с штофом в одной руке и с светлозеленым стаканчиком в другой угощал, шатаясь, товарищей, неотвязчиво преследуя их своими предложениями, оскорбляясь отказами, кланяясь в пояс и не думая вовсе, что за один раз пропивает плоды годового труда.
Крикливая раскрасневшаяся баба толкала одуревшего мужа к дому, проливая горькие слезы, ругая его пьяницей, упрекая его в том, что он пускает по миру ее, горемычную, и детей-сирот, а между тем была также совершенно пьяна.
Иван Васильевич поспешно отвернулся от этой гнусной для деликатного человека картины и побрел себе к молодицам, полюбоваться красотой наших северных женщин.
Надо заметить, что при этом он поправил немного беспорядок своего костюма, оттянул книзу пальто, застегнулся и приосанился... Следуя тайной слабости неизлечимого светского тщеславия, Иван Васильевич, хотя без особого в том сознания, был уверен, что нежданное его появление в пестрой молодой толпе сделает сильный эффект.
Однако он ошибся.
Здоровая, румяная девка указала на него довольно нахально, обращаясь к подругам:
— Вишь какой облизанный немец идет.
Молодицы засмеялись, а парень в красной рубашке вмещался в разговор:
— Эка зубастая Матреха. Смотри, рыло разобью!
Матреха улыбнулась.
— Вишь больно напужал... Озорник этакий. Я и сама так тресну, что сдачи не попросишь.
Иван Васильевич не почел нужным вслушиваться в дальнейший разговор и, немного обиженный презрительным названием немца, снова принялся за странствование.
Сперва перешел он через мост, потом очутился на небольшой заросшей травой площадке, обогнул небольшой пруд, у которого ворчали утки с утятами, и, наконец, очутился близ церкви. Тут он успокоился духом, и мысли его приняли другое направление. Около церкви возвышалась каменная ограда, за которой, в густой траве, наклонялось несколько крашеных темнокрасных деревянных крестов.
При виде этих простых ознаменовании мелькнувшей простой жизни душа смиряется в каком-то благоговейном молчании. И точно: сельские кладбища производят совершенно другое впечатление, чем городские. При виде последних невольно рождается какое-то тяжелое, мучительное чувство. При виде первых на сердце становится безмятежно и ясно. Чем более жизнь приближается к природе, тем менее смерть кажется ужасною. Напротив, она является мирным преобразованием, за многое вознаграждающим, а не безотрадным лишением, не сокрушительным разрывом со всеми надеждами, со всеми заботами, с целым бытием человека.
У церковной ограды пробирался пономарь с узелком в руке, а издали шел священник в длинной шелковой рясе, в широкой шляпе, с высокой тростью в руке. По мере того как он приближался, крестьяне вставали, снимали шапки и почтительно кланялись своему пастырю. Иные целовали у него руку, другие подводили детей к благословенью.
Один только бледный, изнуренный мужик с черной бородкой и впалыми глазами не снял шапки и грубо отвернулся.
Это Ивану Васильевичу показалось странным. Он остановился перед дюжим хозяином, нянчившим на руках у ворот своих годового ребенка.
— Скажи-ка, брат, отчего вот этот черный не снимает шапки перед священником?
Мужик прикрыл сперва ребенка тулупом, а потом отвечал довольно небрежно:
— По старой вере.
Новая мысль блеснула молнией в голове Ивана Васильевича.
«Вот впечатление! Вот задача! — подумал он. — Определить влияние ересей на наш народ! Отыскать их начало, развитие и цель!»
— Много у вас раскольников? — спросил он поспешно.
— Чего?..
— Много ли у вас раскольников?
— Раскольников... Нет, немного...
— А сколько их будет?
— Сколько... Кто их там знает, сколько их будет.
— А скажи-ка, брат, в чем состоит их ученье?
— Чего?..
— В чем состоят их обряды?
— Обряды? Да по старым книгам.
— Да чем же они отличаются от вас?
— Чего?..
— Чем они от вас отличаются?
— Отличаются... Да никак по старой вире.
— Знаю; да ведь у них есть свое служение, свои скиты, свои священники?
— Известно — по старой вере.
— Какой они секты?
