Таня Гроттер и трон Древнира - [18]

Ягун спрыгнул с вышки. В ту же секунду к финишу подоспела Многоэтажка на Бройлерных Окорочках, и все заволокло пылью. Когда же наконец пыль улеглась, все увидели, что посреди поля стоят Ягге и Баб-Ягун и ласково обнимают за куриные ноги свою вновь обретенную избушку…

На поле с радостными воплями высыпали болельщики. Циклопы, выстроившись цепью, попытались было не пустить их, но их буквально смели Усыня, Дубыня и Горыня, которым захотелось смагографироваться на фоне избушек.

Пожизненно-посмертный глава Тибидохса, не скупясь на комплименты, наградил победителей. Ягге с ее избушкой достался сияющий медный самовар. Аза Нафталиновна и Лукерья-в-голове-перья получили одна скатерть-самобранку, другая – новую ступу и метлу.

– Отличная метла! А сама красавица-то хоть куда! Просто хоть к Пупперу в команду! – молодецки подмигнул Соловей О.Разбойник, вручая ее Лукерье.

Старуха осмотрела метлу, ковырнула желтым, крепким как панцирь черепахи ногтем край ступы и осталась довольна.

– Что к Пупперу! Мы и сами не хуже Пупперов! – проскрипела она.

– Тарарах, Поклеп, Зуби! Что же вы стоите? Просите всех бабулек к столу! Медузия, по такому случаю и стаканчик не грех пропустить, а? Вы с нами, профессор Клопп? Как ваша магическая блокировка, не препятствует? – спросил академик.

Пожизненно-посмертный глава Тибидохса развил бурную деятельность. Кончик его носа прочувствованно пылал. Усы дирижировали сводным оркестром циклопов. Мочки ушей мигали как семафоры. Пушистая борода то исчезала, то вновь проявлялась.

Медузия вздохнула. Она слишком хорошо понимала, что это означает. Она опасливо покосилась на Клоппа, уверенная, что встретит его осуждающий взгляд, и… вздохнула уже с облегчением.

Скулы профессора Клоппа обволокло нежным девичьим румянцем. Ярким помидором вспыхнул подбородок.

– Пожалюй, можно дернуть по один-два стаканчик! Я думаль, в порядок исключений мне не надо отрыфалься от колектифф! – сказал он.

* * *

Оставив избушки во дворе, баб-ёжки и хозяева повалили в Зал Двух Стихий. Воздух там звенел от ударов сотен крыльев. Над скатертями-самобранками зависли купидончики и торопливо набивали колчаны и рты шоколадными конфетами и пирожными, приготовленными для гостей.

– А ну кыш! Брысь! Вот я вас! – хлопая в ладоши, с хохотом закричал академик.

Увидев Сарданапала, крылатые младенцы прыснули в разные стороны, не забыв уронить на нос профессору Клоппу блюдо с пряниками.

Пирушка вышла бурной и веселой. Скатерти-самобранки едва успевали производить новые кушанья. Ребята трескали пироги с капустой и яблочным джемом, запивая колким ситро. Когда его было выпито столько, что оно уже ударяло в нос, Медузия великодушно махнула рукой и превратила ситро в горячий шоколад. Причем это был именно горячий шоколад, а не жалкое детское какао – нелепое изобретение лопухоидов.

Таня, Ванька и Баб-Ягун были довольны. Не так давно им удалось наложить на редечную скатерть столетний сглаз – такой капитальный, что от всех ее кушаний на сто метров несло помоями. Сарданапал некоторое время упорно утверждал, что редька хороша в любом виде, но брезгливая Зубодериха и Медузия изъяли скатерть из обихода и спрятали ее на сто лет, пока не истечет срок сглаза. Так что теперь их стол, как и прежде, участвовал в ежедневных битвах-лотереях за шоколадную, блинную, пончиковую и другие приличные скатерти.

Трудновоспитуемые ученики Тибидохса пили шоколад и с интересом поглядывали на преподавательский стол, где хозяева и гости уже пели русские народные песни. Особенно отличались Лукерья-в-голове-перья и Матрена Большая. Ей высоким грудным голосом вторила – вы не поверите! – сама Великая Зуби. Когда она пропела: «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться? Я б тогда не стала гнуться и качаться» – на глаза у Поклеп Поклепыча навернулись слезы. Тема неразделенной любви была ему особенно близка.

А под конец пирушки произошло почти чудо. Профессор Клопп разошелся настолько, что сплясал тирольский танец, и, вместо «Оп-ля!» крикнув «Сопляй!», прошелся по залу на руках.

Ученики были поражены. Лучше всех общую мысль выразила Рита Шито-Крыто. Вначале она долго вглядывалась в преподавателей, а затем, недоверчиво покачивая головой, произнесла:

– Да, преподы тоже люди! Кто бы мог подумать?

Баб-Ягун тронул Таню за плечо.

– Тань, тебя вон с того стола зовут! – сказал он.

– Меня? Кто? – удивилась Таня.

Она подняла голову и увидела, что ее манит к себе Лукерья-в-голове-перья. Она встала и, на всякий случай улыбаясь, подошла к старухе.

– Ишь ты, смуглая какая! Феофил Гроттер-то не твой ли будет дед? – спросила Лукерья.

– Мой.

– Как же, знавала я старика… Всем молодцам был молодец, да только вот характер был треснуть какой паршивый!

– Faber est suae quisque fortunae[3] – полыхнув искрой, сказало кольцо.

Лукерья-в-голове-перья расхохоталась. Единственный желтый зуб запрыгал у нее во рту, оказываясь в самых невероятных местах: то сверху, то снизу, то вовсе пропадая где-то под крючковатым носом.

– Узнаю милого по походке, а старого скрипуна по перстеньку да по латыни… – сказала старуха. – Так, значит, ты Таня? Наслышана я о твоих подвигах. Учиться-то успеваешь?