Таня Гроттер и магический контрабас - [11]

Так и не сумев найти на лоджии ничего, что позволило бы дотянуться до шпингалета, Таня слегка приуныла. Упрашивать же Пипу открыть ей она не собиралась, чтобы не доставлять той дополнительного удовольствия.

«Ну ничего, чучундра! Ты у себя еще обнаружишь в ближайшем домашнем сочинении пять лишних ошибок!» – мстительно подумала она.

Таня закуталась в одеяло, прижалась лбом к стеклу и стала смотреть во двор. Внизу, мелкие, как жуки, стояли автомобили. Серебрились крыши гаражей-ракушек. Невыспавшийся дворник назло всем, кто еще спит, громыхал крышкой мусорного бака.

«Вот если бы я могла летать! Я бы открыла окно, раскинула руки и улетела далеко-далеко отсюда, за сотни, за тысячи километров, туда, где мой папа! А крылья бы у меня были ну как тот лист, к примеру...» – тоскливо подумала Таня.

Под ее взглядом большой красный лист, дрожавший на отставленной ветке клена, неожиданно сорвался, взмыл вверх на целых три этажа и приклеился к стеклу с другой стороны прямо напротив ее лица. Пока девочка соображала, как могло случиться, что лист, вместо того чтобы лететь вниз, полетел наверх, шпингалет громко клацнул, как затвор винтовки.

Обернувшись, Таня увидела тетю Нинель в ночной рубашке. Протирая глаза, тетя брезгливо смотрела на нее. За прошедшие десять лет она растолстела втрое и могла ездить теперь только в грузовом лифте. Чтобы она протискивалась в кухню, пришлось расширять дверь.

– Чего ты тут торчишь? – с подозрением спросила тетя Нинель.

– А что, нельзя, что ли?.. Меня ваша Пипа заперла, – растерялась Таня. С Дурневыми она вечно ощущала себя виноватой. Вероятно, к этому они и стремились, день за днем, год за годом отравляя ее существование.

– Не смей врать, неблагодарная дрянь! – рявкнула тетя Нинель, как будто не она только что открывала шпингалет. – Что это за «ваша Пипа»? И это после того, как сестра подарила тебе на день рождения свой любимый пенал?

Таня хотела сказать, что пенал был старым, а ручки все либо мазали, либо вообще не писали, но решила, что лучше будет промолчать. Тем более что на следующий день Пипа нарочно изрезала пенал лезвием.

– Что молчишь? Думаешь, мне приятно с тобой разговаривать? Марш на кухню перебирать гречку! Лопать любишь – люби и готовить! – рассердилась тетя.

Прошмыгнув мимо нее, Таня пошла на сиявшую небесно-голубым кафелем кухню Дурневых и, высыпав гречку на стол, стала отсеивать темные зерна. По правде сказать, гречка была довольно чистой, но дядя Герман и тетя Нинель были помешаны на экологически чистой еде, сверхчистой воде и прочих подобных затеях. Одних только фильтров у них на кухне стояло целых семь штук.

Правда, Таню Дурневы все равно заставляли пить из-под крана, чтобы не тратить на нее картриджи для фильтров. Однако и Таня не оставалась в долгу, периодически подливая им в чайник воды из бачка унитаза.

Неохотно перебирая гречку, девочка изредка поднимала голову и искоса поглядывала на свое отражение в большой никелированной вытяжке над плитой. Вытяжка была новой, как и кухня, и в ней все отражалось, как в зеркале, но только не плоско, а выпукло.

То ли вытяжка льстила, то ли Таня действительно выглядела значительно лучше Пипы. Складная, озорная, быстроглазая... Вот только небольшая родинка на кончике носа придавала ей не то загадочный, не то залихватский вид.

Сколько долгих минут, особенно в первом-втором классе, когда ее жутко дразнили и обижали из-за этой родинки, девочка рассматривала ее в зеркало! И чем дольше рассматривала, тем чаще ей приходило в голову, что ни у кого больше она не видела похожих родинок. Ее родинка иногда меняла цвет, становясь то розовой и незаметной, то почти черной. Она могла уменьшаться и увеличиваться в размерах. Всякий раз, когда Таня должна была заболеть, или незадолго перед крупной неприятностью родинка начинала пульсировать и даже сильно печь, будто ее прижгли горячим гвоздем. И наконец совсем рядом с родинкой можно было разглядеть шрам, состоящий из двух крошечных точек. А не укус ли это, и если да, то чей? Может, и сама родинка возникла от укуса?

На кухню заглянула тетя Нинель. Ее громоздкая туша нависла над девочкой, как железобетонная плита.

– Чего копаешься? Перебрала гречку? Из этой кучки сваришь нам, а из этих черных точечек можешь себе чего-нибудь приготовить. И не стесняйся. Если нужен будет хлеб, возьми тот, что остался от гостей. Плесень на нем можно запросто срезать.

За завтраком, кроме каши, Дурневы ели красную икру и бутерброды с осетриной. Таня же уныло сидела на табуретке рядом с собачьей миской и жевала черствый, почти каменный хлеб. Причем, когда она начинала двигаться, такса Полтора Километра рычала и повисала зубами у нее на тапке.

– Не смей дразнить собаку! – взвизгивала тетя Нинель, а довольная Пипа незаметно болтала под столом ногами, стараясь разозлить таксу еще больше.

Неожиданно из тщедушной груди дяди Германа, мешавшего ложечкой в чае, исторгся душераздирающий вздох.

– Пожалуйста, не кричите! У меня ужасно болит голова. Мне приснился кошмарный сон, – умоляюще попросил он.

Едва он это произнес, как тетя Нинель и Пипа мгновенно замолчали, и даже Полтора Километра, эта злобная ревматическая моська, перестала рычать. Дело в том, что дяде Герману НИКОГДА В ЖИЗНИ не снились сны. Во всяком случае, прежде он о них не говорил.