Танталэна - [6]

Итак, все кончено. Отец считает меня подлецом и шпионом. Если я не уеду с ним сегодня ночью, я никогда его больше не увижу. Разве он станет возвращаться в Россию для того, чтобы повидать своего сына-шпиона?

Вся моя утренняя радость и веселость прошли бесследно. Но решимость во что бы то ни стало пробраться на «Santa Maria» окрепла.

И с бешеной энергией я принялся приводить свой план в исполнение. Это была энергия отчаянья — неистовая и в то же время расчетливая.

Я сытно поел в трактире. Потом пошел в порт к «Santa Maria». Нагрузка только начиналась. Знакомые грузчики приветливо мне улыбались. Я купил коробку хороших папирос и оделил ими грузчиков. Это удвоило их приветливость. Я боялся встретить отца, но его не было видно. За нагрузкой следил только один представитель команды судна — горбоносый метис в пестрых лохмотьях.

Тогда я решил действовать. Трое грузчиков с трудом тащили огромный заколоченный ящик. Я предложил им помочь. Они охотно приняли мои услуги. С этим ящиком я пробрался на борт и уже не сходил оттуда. Сперва я вертелся возле грузчиков, помогал им, болтал с ними, потом, заметив, что метис не следит за мной, я тихонько пробрался на корму. Бриг, довольно опрятный снаружи (его только что выкрасили в ярко-желтый цвет), был неимоверно грязен внутри. Вся его палуба была забросана всевозможным хламом. А на корме находился целый склад сложенных канатов. Всякий человек, любящий море, знает и любит эти канаты. Они пахнут океаном, солнцем, солью и тропиками.

Они были свернуты в гигантские, выше человеческого роста, катушки.

Здесь меня никто не поймает.

До одиннадцати часов ночи, не видя ничего, кроме канатов, кусочка неба и кусочка моря, я пролежал ничком на досчатой палубе. Чего-чего только я не передумал за это время! И об отце, и о своем утреннем позоре, и о маме, которую я никогда не видел. Но больше всего я думал о предстоящем путешествии. Куда идет этот странный бриг? Зачем? Откуда этот толстый негр знает моего отца? Ведь он видел меня маленьким мальчиком! Но где? Неужели в том городе, на берегу синего озера? Но все эти вопросы были так неразрешимы, так запутаны, что я скоро оставил их и стал думать о другом.

Дул западный морской ветер. Идти против ветра трудно. Мы будем идти медленно и долго.

Вот стало темнеть (в Ленинграде в июне сумерки начинаются не раньше одиннадцати). Загремела якорная цепь, и мы тронулись в путь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Крысиный палач.

Было холодно. Ветер продувал меня насквозь. Я прижался к канатам и стучал зубами. Скорей бы проехать Кронштадт! Тогда я выйду из своей засады, отыщу отца и попрошу у него прощения. Он простит меня и поведет погреться.

Но встречный ветер не давал нам выйти в открытое море. Мы все время лавировали в Невской губе и почти ежеминутно переходили на новый галс. Шли часы за часами, а темный контур Кронштадтского собора все так же вырисовывался на зеленовато-желтом ночном небе. Изредка я дремал, но крепко уснуть не мог. Слишком уж было холодно. Все было тихо, только волны мерно плескались о борт. И я, наконец, заснул.

Проснулся я от резкого внезапного звука, раздавшегося совсем близко от меня. Звук этот напоминал дыхание. Я оглянулся. Было почти совершенно темно. Огромная свинцовая туча закрыла небо. Слабый рассеянный свет белой северной ночи едва проникал через нее. Ветер еще усилился. Волнение, должно быть, тоже, потому что качка стала довольно заметной. Я страшно озяб. Холод сделал меня безразличным ко всему. Лишь бы только не покидать того кусочка пола, который я пригрел своим телом. Мне мучительно не хотелось двигаться, и я снова стал засыпать. Но вдруг звук повторился.

— Ап-чхи! ап-чхи! — раздалось над самым моим ухом. — Какая чертовски холодная ночь. У нас, можно сказать, олеандры цветут, пальмы, не продохнуть от жары, а здесь... а-ап-чхи, чхи! Чорт знает что такое.

Затем раздался ряд разнообразных, оглушительных, непередаваемых звуков, из которых я понял, что находящийся рядом со мною человек сморкается.

Я поднял голову.

Сноп ослепительно ярких лучей брызнул мне прямо в лицо. Я ничего не видел кроме одной необычайно ярко светящейся точки. Это была лампочка карманного электрического фонарика. Ошарашенный, испуганный и продрогший, я несколько минут безмолвно смотрел в фонарик. Меня, очевидно рассматривали.

— Простите, что мне пришлось побеспокоить вас, — вдруг снова заговорил тот же голос. — Я не имел чести быть вам представленным, но я, кажется, догадываюсь, кто вы.

Это был тоненький визгливый тенорок, въедливый и неприятный. Слова он произносил мягко, с чуть заметным южно-русским акцентом.

— Но смею вас уверить, мы еще успеем познакомиться, — продолжал он. — Если вас не затруднит, ползите вон туда, — тут фонарик сделал быстрое и резкое движение в сторону узкого прохода между двумя свертками канатов и снова уставился мне в лицо.

Я так озяб и был так поражен, что не понимал того, что мне говорил незнакомец. Я ясно слышал слова, но они почти не доходили до моего сознания. Я только дрожал и жмурился.

Незнакомец несколько минут выжидательно молчал. Затем в снопе света, направленном на меня, появился длинный узкий предмет. Это был револьвер. Я вскрикнул, закрыл лицо руками и втянул голову в плечи.