Танковый десант - [52]

Как обычно, я со взводом следовал на танках далеко впереди батальона. Однажды, не доходя одного мелкого придорожного поселка, мы были обстреляны сильным огнем. Бойцы быстро спешились, танки отошли несколько назад. Я со взводом продвинулся по шоссе вперед, но из-за сильного огня пришлось залечь в кювете. Очень свирепствовали снайперы. Кроме того, нам преградили путь противопехотные «спринг-мины» и противотанковые мины. Если задеть проволочку от «спринг-мины», то мина подпрыгивает вверх до двух метров и разрывается, поражая людей своей начинкой. На шоссе были противотанковые мины.

Подошел со взводом Вьюнов, но он поступил хитрее – пошел не по асфальтированному шоссе, а принял правее и мелколесьем стал продвигаться вперед. Затем бойцы его взвода тоже залегли, не доходя до этого поселка. Прибежал Чернышов, я его давно не видел. Как всегда, он стал кричать: «Вперед, Бессонов, вперед!» Я ему говорю: «Подожди, Николай, осмотрись. Видишь, мины стоят, снайперы бьют. В этой обстановке положение Вьюнова лучше, ему надо атаковать поселок».

Мы стали кричать Вьюнову: «Вперед», но то ли он не слышал, то ли там тоже снайперы били, – его солдаты продолжали лежать. Чернышов собрался туда бежать, и я стал отговаривать его от этой затеи, прямо сказав – «убьют». Я посоветовал ему уйти назад, в тыл, и привести тяжелые танки ИС-2, однако Чернышов не прислушался к моему совету, вскочил и только сделал два-три ускоренных шага от кювета, как раздался выстрел, и Николай упал. Мы втянули его в кювет, по кювету оттащили назад и там сделали перевязку, он был ранен в грудь. Затем его отнесли в тыл, Чернышов был в это время без сознания. Это было 8-10 февраля, и пробыл он в госпитале до 18 апреля 1945 года.

В этот момент к нам подошел танк ИС-2. Командиру танка солдаты показали цели, и танк открыл из своей 122-мм пушки огонь. Смотрю, в нескольких метрах от нас из-за домов вдруг одна за другой выскочили три самоходки, мы их еще называли штурмовыми орудиями. Наш танк открыл по ним огонь, но они быстро скрылись за поворотом шоссе. Я поднял солдат в атаку и с криком: «Вперед, за мной! Вперед!» стал бежать по кювету, перепрыгивая через параллельно натянутые проволочки от мин (вот дурень!). Солдаты были умнее меня, они бежали по полю, правее и левее шоссе, там мин не было. Мы ворвались в поселок, Вьюнов со своим взводом тоже ворвался в окраинные дома. Противник бежал. Вышли на противоположную сторону поселка. Ребята обыскали дома, но они были брошены хозяевами – ни души. Стали ждать командира батальона со штабом. Он уже знал о ранении Чернышова. Потом подошли танки Т-34 с командиром танкового полка майором Столяровым.

Меня подозвал к себе комбат майор Козиенко, там же находились замполит батальона капитан Герштейн и начальник штаба батальона капитан Григорьев. Козиенко сказал мне, что вместо Чернышова они решили назначить командиром роты старшего лейтенанта Григория Вьюнова, который прибыл к нам в батальон только в октябре 1944 года и был старше меня по возрасту лет на 5–6. Я ответил Козиенко, что в батальоне я с августа 1943 года, участвую в четвертой операции, все время остаюсь в роте один из всех офицеров, фактически командуя ротой, и неужели я не заслужил быть ее командиром? Майор Козиенко сказал, что такое решение принято и Герштейном, и Григорьевым, не только им одним. Так я опять остался командиром взвода. Как-то не везло мне в этом отношении.

Последующие бои были очень тяжелыми, и люди стали быстро выбывать из строя. Немцы бросали против нас фольксштурм – вооруженных фаустпатронами стариков и молодых ребят, оказывавших нам невиданное нами по упорству сопротивление. Порой они отбивались до последнего человека. Каждый день мы теряли своих бойцов и технику. Глубоких прорывов в тыл немцев, как это было на Украине и в Польше, почти не было. Бои шли днем и ночью, и это очень изматывало нас. Батальон действовал компактно всеми ротами, всем, что от них осталось. А немцы отступали, лишь чтобы закрепиться на другом месте, подготовленном к обороне.

Население бежало от нас. Следы панического бегства были на каждом шагу – в кюветах валялись помятые чемоданы, велосипеды, подушки и разная утварь. Населенные пункты, мелкие и крупные, были без людей. Скот, птицу и другую живность немцы оставляли на месте, так что мы не голодали, а, наоборот, питались «от пуза» тем, что успевали приготовить на коротком привале. Однажды наша колонна танков догнала убегающих гражданских лиц. Двигались чопорные старики, дети, женщины разных возрастов. Передвигались они кто на подводах, кто пешком, катя коляски со своим имуществом, что успели захватить, некоторые – с рюкзаками на спине. Мы остановили весь этот народ и с грехом пополам стали разъяснять им, чтобы они вернулись по домам. Батальон отправился дальше выполнять поставленную задачу, и куда направилась колонна немцев, мы не знаем – нам было не до того.

Гражданских немцев мы никогда не трогали, не грабили, не обыскивали их, ничего у них не отбирали. Если откровенно, то я в этом отношении был к бойцам строг, да и другие командиры, по-моему, так поступали и тогда, и в дальнейшем. Женщин не насиловали, во всяком случае, в нашей роте и батальоне такого не было, старшее командование строго подходило к таким военнослужащим как в батальоне, так и в бригаде. Кроме того, я лично многих предупредил о том, что буду строг. Не только в нашей роте, но и в других ротах батальона знали мое отношение к этому, и даже «отпетые» в своем роде бойцы боялись меня. Почему? Я был ветеран батальона, прошел «огонь, и воду, и медные трубы», и о моей строгости ходили слухи, «солдатское радио». С моими заслугами считались даже самые нахальные и самые недисциплинированные. Не раз я слышал: «Бессонов идет», особенно после того, как кто-то пустил слух, что я якобы кого-то чуть не расстрелял за безобразие. Этого на самом деле не было, но слух прошел, и некоторые поверили.