Танковый десант - [45]

Мы благополучно достигли перекрестка дорог. Возле единственного дома заняли позицию артиллеристы и танкисты, а пехотинцы заняли оборону впереди дома. Но как мы ни старались, окопаться в мерзлой земле не смогли. Земля промерзла глубоко и была как камень. Солдата в бою спасает земля – от разрывов снарядов и мин, а здесь солдаты лежали открыто, как на ладони. Противника пока не было видно. Стояла зимняя морозная ночь. Тишина была обманчива, как всегда бывает на фронте, и долго ждать нам не пришлось.

Ко мне прибыл на мотоцикле заместитель командира батальона, капитан Максим Тарасович Бурков, видимо, для поддержки и контроля, а может быть, не надеясь на меня и на мой отряд. Доставив его, мотоциклист снова уехал в село Бобжа. Бурков был замечательным человеком и пользовался среди офицеров большим уважением и авторитетом. Он сообщил, что подкреплений от батальона не будет (хотя ранее разговор об этом шел) и что надо держаться своими силами во что бы то ни стало до рассвета, а там видно будет. Мы зашли в дом, где отдыхала часть бойцов, там было тепло. Хозяев не было, они покинули дом еще до нашего прихода. Перекусили, благо было чем. Бурков, смеясь, сказал: «Где ты, Бессонов, все достаешь?» Правда, спиртного, даже трофейного вина, мы не стали употреблять. Я перехватил еще до отправки на перекресток, и с меня было достаточно, да и Бурков тоже не стал – обстановка не позволяла. Мы вышли из дома на воздух и услышали звук мотоцикла, который двигался от села Бобжа. Мы подумали, что это снова свой, и Бурков даже подошел к дороге и поднял руку, но мотоцикл пронесся мимо нас на большой скорости. Солдаты открыли по мотоциклу огонь, но с большим опозданием, и он скрылся в темноте.

Через некоторое время к нам на перекресток из леса ворвался грузовой автомобиль. Бойцы открыли огонь по машине, и она остановилась в десяти метрах от танка, за которым я стоял. Я закричал ординарцу: «Огонь!» – но он замешкался. Из кузова машины стали выпрыгивать немцы, крича: «Иванен! Иванен!» Я выдернул из кармана шинели ручную гранату Ф-1, разжал усики предохранительной чеки, выдернул ее и бросил гранату в кузов автомашины, продолжая кричать солдатам: «Огонь! Огонь!» Потом я бросил в кузов вторую гранату, но ни одна из моих гранат не взорвалась, хотя я точно помню, что чеку у запала выдергивал.

Немцы, а было их не менее 15 человек, все до одного убежали в ту сторону, откуда приехали на автомашине. Не может быть, чтобы от огня воинов взвода никто из немцев не пострадал, но на месте убитых не было. Преследовать мы их не стали – где их найдешь темной ночью? Может быть, мы и ранили кого, но убежавших мы не искали. Я также запретил солдатам обыскивать кузов машины, где должны валяться мои гранаты, боясь, что они могут взорваться. Взобравшись в кузов, я сам осмотрел его, но в темноте гранат не нашел. Я долго размышлял, почему гранаты не взорвались, и так и не пришел к какому-то выводу, но стал в дальнейших боях чаще менять гранаты на новые и хорошо их осматривать, особенно запалы.

К середине ночи 16 января командир артиллерийского взвода доложил, что на опушке леса, впереди нашей обороны, появились немецкие танки «тигр» численностью не менее 10 штук. Я приказал открыть огонь по танкам. Два орудия артбатареи открыли огонь по танкам, но в темноте было видно, как бронебойные снаряды, попадая в лобовую броню, рикошетировали от нее и со звоном уходили в поднебесье. Наши танки тоже сделали несколько выстрелов и замолчали. Танкисты доложили Буркову, что танки неисправны и огонь по противнику вести не в состоянии – у одного башня не поворачивалась, у другого были еще какие-то неполадки, да и экипаж состоял только из механика-водителя и командира танка. Бурков на это только плюнул, выругался и заявил, что в полку должны были знать о том, кого посылают на ответственное задание.

Наш огонь все-таки остановил танки противника, но его танки повели интенсивный обстрел нашей обороны бронебойными и фугасными снарядами. На этом перекрестке дорог мы провели кошмарную ночь. Снаряды противника рвались вокруг дома, рядом с танками и орудиями, но мы потерь пока не несли, и даже покинутый нами дом не загорелся. У солдат были вырыты только ячейки для стрельбы лежа, спасавшие их от пуль, но не от разрыва снарядов и осколков, а у нас с Бурковым и того не было, и мы с ним сидели позади танка.

Капитан Бурков сказал мне: «Как ты думаешь, живыми мы выберемся отсюда или немцы нас здесь раздавят?» Что я, двадцатилетний лейтенант, мог ответить на это? Чтобы успокоить его и себя, я, как мне помнится, сказал: «Пересидим до утра под танком, осталось до рассвета немного, а там видно будет! Задача будет выполнена. Поднимемся вон на ту высотку, что позади нас». После этого мы закурили. Офицерам на фронте выдавали папиросы «Казбек» или легкий табак в пачке. Я курил редко, но в тяжелой обстановке обычно курил махорку, а табак отдавал любителям табака и папирос.

Нас на этом перекрестке дорог была горстка, а противник сосредоточил против нас и танки, и пехоту. Конечно, мы ему не могли оказать упорного сопротивления. Но танки не шли на нас, а атакующую позиции нашего взвода пехоту в течение всей ночи мои воины и пулеметы Мочалова огнем отбрасывали на исходные позиции. Вообще, немцы, как правило, ночью не ходили в атаку, только с рассветом или днем, поэтому я считал (и высказал это Буркову), что именно с рассветом немцы предпримут массированную атаку на нас. Противник, видимо, пока просто не знал, что за силы ему противостоят, ночью не видно, а с наступлением светлого времени немцы приступят к штурму. Им все равно надо овладеть дорогой для отступления на запад, чтобы не быть уничтоженными другими частями Красной Армии. Пехота для танков не помеха, 76-мм орудия тоже слабы, да и танки наши испорченные тоже не смогут оказать сопротивления и будут сразу же подбиты «тиграми».