Танки решают все! - [31]

Часов, как потомственный моряк, переносил качку спокойнее. Забравшись на крышу кормовой башни, он осматривал в бинокль панораму. Следом за „Ворошиловым“ шел однотипный „Молотов“, в кильватере которого двигался „Красный Кавказ“ — вся тройка новейших крейсеров имела на вооружении дальнобойные пушки калибром в 180 миллиметров. Правее колонны крейсеров резал волну форштевнем линкор „Парижская Коммуна“, а по левому борту обильно коптили небо неуклюжие транспорты с главными силами десанта. Между тем далеко впереди показались из-за горизонта слабые дымки неизвестных кораблей.

Над палубой ударила оглушительная сирена, мелодично звякнули колокольные дроби, забегали краснофлотцы. Башня под ногами Лехи вздрогнула, чуть не сбросив старшего лейтенанта, и развернулась. Длинные орудийные стволы медленно поползли вверх, застыв под углом к палубе градусов примерно в сорок — сорок пять.

— Эй, танкист, так твою расперетак! — изобретательно заорал снизу лейтенант-артиллерист. — Дуй в трюм, здесь сейчас шумно станет.

В укрытие Часов, естественно, не пошел, а поднялся на задний мостик, где собрались младшие командиры крейсера и стрелкового батальона. Молодой моряк снисходительно втолковывал армейцам:

— На перехват нашему конвою турки двинули свой флот. Сейчас мы эти корыта кончать будем.

— „Гебен“ идет? — возбужденно спросил Леха.

— Он самый, — кивнул моряк. — Только турки его как-то по-другому назвали, на свой манер.

По рассказам отца, Часов знал ту давнюю историю. В конце четырнадцатого года англичане пропустили в Дарданеллы германский линейный крейсер „Гебен“ и легкий крейсер „Бреслау“, чтобы те создали в Черном море противовес сильной русской эскадре и не подпустили наших к проливам. Под конец Первой мировой войны „Бреслау“ затонул, подорвавшись на плавучей мине, а линейный крейсер остался в Турции, переименованный в „Султан Селим Явуз“, что означало в переводе „Султан Селим Грозный“. И вот сейчас он готовился дать бой Красному Флоту.

Средняя из трех пушек носовой башни с ужасающим грохотом выбросила огромный столб огня, который расплылся густым облаком дыма. Последовала пауза, затем прогремел залп всех девяти орудий. Артиллерия развила бешеный темп стрельбы — не меньше трех-четырех залпов в минуту. Снаряды ложились где-то за горизонтом, и слабенький полевой бинокль Часова не позволял разглядеть результаты канонады. Ответных разрывов тоже не было видно. Тем не менее корабельные пушки продолжали палить — вероятно, стрельбу корректировал экипаж какого-нибудь самолета.

— Чего ж линкор не стреляет? — удивился Ладейкин.

— Далековато для старичка, — объяснил моряк, — на „Паркоммуне“ пушки доисторические, хоть и большого калибра. Наши семидюймовки бьют почти вдвое дальше.

Как бы отреагировав на их критические замечания, заворчали огромные башни линкора. С мачты донесся крик наблюдателя: „Гебен“ горит!» Все, кто был на палубе, в один голос завопили: «Ура!»

Потом вдруг ринулись вперед эсминцы и тральщики, но далеко не ушли, а принялись ходить кругами километрах в пяти от эскадры, и вокруг них лениво вздымались целые горы всклокоченной взрывами воды. Танкисты и пехотинцы сгоряча решили, что малыши попали под вражеский обстрел, и это рвутся турецкие снаряды, но моряки успокоили:

— Это они глубинными бомбами молотят. Не иначе, летуны предупредили, что подлодки пытаются атаковать конвой.

Примерно через четверть часа пришло сообщение, что лодка уничтожена, после чего эскадра, прибавив обороты, двинулась на сближение с противником. Потерявший ход «Султан Селим Явуз» горел очень эффектно, и «Парижская Коммуна» за десять минут прикончила его залпами со средней дистанции. А на горизонте уже проступил смутный силуэт горного хребта Истранджа.

Началась фронтовая рутина. Орудия били по береговым позициям, а тем временем тральщики утюжили дорожку через минные поля. К вечеру транспорты высадили на берег стрелковую дивизию и бригаду морской пехоты, усиленную батальоном легких танков. Уже за полночь крейсера подошли к дощатому причалу в крошечном портовом городке с труднопроизносимым названием. Измученная качкой пехота в радостном остервенении устремилась на сушу, а танкисты еще долго возились, разгружая свои пятидесятитонные машины.

Утром после получасовой артподготовки десантный корпус прорвал поспешно организованную оборону отбросив к югу остатки разгромленной турецкой дивизии. На плечах отступающих бригада тяжелых танков форсировала обмелевшую речушку Риза и ворвалась в селение Решадие.

До Босфора оставалось чуть больше трех десятков километров.

За следующие полтора часа танкисты не встретили ни одного вооруженного турка. Тем не менее бригада постоянно несла потери — машины то и дело выходили из строя по причине всевозможных поломок. К цепочке высот перед самым Стамбулом подошли всего полтора десятка KB, столько же БТ-7М и батальон мотоброневой бригады.

С холмов по ним ударили пушки, застрекотали пулеметы. Броневики немедленно растянулись в линию, ответив огнем с места, но танки продолжили движение, не обращая внимания на вражеские снаряды. В лобовую броню часовского KB ударили несколько болванок, однако десять сантиметров прочной стали были надежной защитой. Ухмыляясь, Леха направил танк на высоту, поднялся по склону, проутюжил гусеницами окопы пехотинцев и позицию артиллеристов, расстрелял из пулеметов не меньше десятка солдат-аскеров.