Танки повернули на запад - [24]

После Жуковского разноса наступила гнетущая тишина. Вдруг поднялся во весь свой великанский рост прибывший с ним маршал артиллерии Воронов и как ни в чем не бывало предложил:

— Товарищу Дронову пособить надо. Я поработаю с ним.

Это была разрядка. Жуков глянул на Воронова и сдержанно усмехнулся:

— Помочь так помочь. А Хозин пусть с Катуковым посидит… С завтрашнего дня в ваше, Катуков, распоряжение поступает полк У-2. Используйте для связи с частями. Какую еще от меня помощь хотите?

— Дронова надо бы заменить, — произнес Катуков, — общевойсковик он, не тянет танкового штаба.

— Кто на примете?

— Генерал Шалин — начальник штаба соседней армии.

— Шалин тоже общевойсковик.

— Так-то — Шалин…

Жуков больше ни о чем не спрашивал, достал сунутый было в карман блокнот, написал на листке несколько слов и передал его моментально исчезнувшему адъютанту.

А утром в этой же избе, за тем же столом уже сидел генерал Шалин.

Мы доложили о готовности и в ответ получили приказ выдвигаться на исходные позиции.

Штыков находился в войсках, и я под утро прилег на «нашу» постель, с тем чтобы в шесть расстаться с этой наполовину разрушенной избой, где пришлось провести две сумасшедшие недели. Но едва задремал, услышал за дверью шум, перебранку. Один голос был явно знакомый. Так и есть — Подгорбунский.

— Пустите! — крикнул я часовому, а сам включил лампочку, натянул пять минут назад сброшенные сапоги.

В комнату от невидимого мне толчка влетел невысокий офицер без шапки, упал на пол и остался лежать. Руки у него были связаны за спиной. Появившийся следом Подгорбунский за ворот рваного маскхалата грубо приподнял лежавшего:

— Товарищ генерал, прошу не любить и не жаловать — младший лейтенант. Хоценко, предатель Родины, фашистский шпион, последняя тварь на белом свете.

— Объясните толково.

— А чего ж, никогда не отказываюсь, если дают слово. Мне стало ясно, что случай не простой, и три часа вожделенного отдыха откладываются до лучших времен. Зачерпнул кружку холодной воды и залпом выпил ее, чтобы прогнать сонливость.

— Раздевайтесь, товарищ Подгорбунский, и садитесь за соседний стол. И вы, младший лейтенант…

— Какой он… младший лейтенант? — взорвался Подгорбунский. — Гад он ползучий!

Как обычно, пришлось утихомирить старшего сержанта, не очень-то привыкшего к дисциплине и субординации. Я приказал развязать младшему лейтенанту руки.

— Вы, товарищ генерал, не думайте, будто я так просто приволок сюда эту гниду. Здесь дело политическое… Потом — ночь сегодня колготная. Все на колесах. Передашь его, — Подгорбунский кивнул на младшего лейтенанта, кому-нибудь, а он удерет запросто. Ловок, ничего не скажешь, ловок… Да и не то чтобы трусоват…

Я посмотрел на младшего лейтенанта. Парень невысокий, коренастый, лет двадцати пяти. Длинные руки, ладони сжаты в тяжелые кулаки. От этих кулаков взгляд невольно переходит на синяк под левым глазом Подгорбунского. Как видно, история его ночного появления в моей избе не из мирных.

Всматриваюсь в лицо лейтенанта. Видел я его когда-нибудь? Скорее всего нет. А если и видел, не обязательно запомнил бы. Ничего примечательного: скуластый, худощавый, с редкими веснушками, светлыми водянистыми глазами. Шея по такому лицу толстовата. Возможно, занимался спортом, был боксером. Нос небось приплюснут не от природы, а от увесистого удара. Нелегко было Подгорбунскому скрутить такого.

— Кто вы? Из какого подразделения? Отвечайте. Парень вскинул голову жестом, каким отбрасывают назад чуб:

— Отвечай не отвечай — все едино, кокнут. Разжал кулаки, и я заметил, что пальцы у него мелко трясутся, с бессмысленной суетливостью теребят края перепачканного маскхалата.

— Как хотите, — бросил я. — Докладывайте, товарищ Подгорбунский.

Но заговорил младший лейтенант, заговорил неожиданно быстро, чуть ли не скороговоркой. Я кивнул Балыкову, чтобы тот записывал. Но едва Балыков взял карандаш, парень умолк.

— Карандаша боишься, падло? — крикнул Подгорбунский. — О тебе семь граммов свинца горючими слезами плачут.

Хоценко ненавидяще скосил бесцветные глаза на Подгорбунского. И снова полилась сбивчивая скороговорка.

Так и шел этот не совсем обычный допрос. Подгорбунский все время как бы подстегивал вдруг останавливавшегося Хоценко и тот переступал какой-то новый, невидимый рубеж. К концу его прорвало. Он уже мчался без подхлестывающих реплик. Подгорбунский утратил к нему интерес. Стал позевывать. А потом с отсутствующим видом отошел в сторону: «Я, мол, рыбину выудил, а разделывать ее — ваша печаль».

Биография младшего лейтенанта Сергея Хоценко до декабря 1941 года складывалась ничем не примечательно. В тридцать седьмом году закончил в Харькове среднюю школу и поступил в пединститут — пошел по стопам родителей, которые тоже были педагогами. С начала войны — фронт, ранение, курсы младших лейтенантов.

18 декабря 1941 года командир взвода Хоценко, будучи легко раненным, попал в плен:

— Что там делали с нами! В бараке мороз лютей, чем на улице. В день полкотелка баланды. Рана в боку гниет, смердит. Это же понять немыслимо, товарищ генерал…

— Не товарищ он тебе, — наставительно поправил Подгорбунский, — должен говорить «гражданин генерал». Как на суде.