Танго втроем - [7]

– Может, зайдете на минутку? – отважилась я спросить.

– Может, и зашел бы, если бы ты сказала мне «ты».

– Так, может, зайдешь ненадолго?

Он рассмеялся:

– В другой раз как-нибудь. Мне завтра рано вставать – еду в Лодзь. На озвучивание.

Я взлетела к себе наверх, как на крыльях. Получалось, что это было наше первое свидание, никак не связанное с работой. По крайней мере, для меня. Вполне возможно, что для него это ничего не значило: просто сделал доброе дело, подбросил до дома свою бывшую студентку. В том злосчастном интервью, когда он решился заговорить о нашем браке, Зигмунд признался: «Чувство возникло не сразу… или, другими словами, долго оставалось неосознанным, пока продолжались наши отношения преподаватель – студентка…» Педагог и студентка… Оно и понятно, такая роль ему выпала – учил меня профессии, тому, как я должна вести себя на сцене, а потом, как вести себя в любви. Но в этом я оказалась нерадивой ученицей – строптивой и непокорной, на каждом шагу создавала ему трудности в воспитании…

* * *

Поймет ли он когда-нибудь мое теперешнее состояние? Поймет ли, почему я пока не хочу возвращаться к жизни…

* * *

С того разговора возле моего дома прошло полгода. И вот однажды мне предложили роль в кино. Главную роль! И моим партнером должен был стать Зигмунд Кмита. Но когда я с ним советовалась, принять ли мне предложение сниматься в кино, то еще не знала, что он тоже участвует в этом фильме.

– Конечно, соглашайся, о чем тут думать.

– Для меня это совсем незнакомая территория, ведь я театральная актриса.

– Хорошо, что ты так думаешь. Кино – искусство второразрядное… но оно нам необходимо. Не мы ему, а оно нам. Приносит деньги и популярность. А реализовывать себя будешь в театре.

– Даже не знаю, – сомневалась я. – Такое чувство, что кино отберет у меня что-то важное…

– Не бойся, я этого не допущу.

И он сдержал свое слово. Был постоянно рядом со мной с самого первого дня съемок. Но именно это меня и расстраивало – я не хотела, чтоб он стал свидетелем моего провала. Я оказалась лицом к лицу с неизведанным – здесь не было зрителей, только глаз нацеленной на меня камеры, холодный, даже можно сказать, жестокий. Где-то за пультом находился режиссер, который молча наблюдал за моей игрой. В первый день я этого не выдержала, сбежала со съемочной площадки вся в слезах. Зигмунд тут же пришел мне на помощь:

– Оля, все хорошо.

– Хорошо? – Я была искренне удивлена.

– Более того, просто отлично.

Фильм имел успех у публики, критики приняли его прохладнее. Меня стали узнавать на улице. Даже просили автограф. Я со смехом рассказала об этом Зигмунду.

– Ну вот видишь! Слушайся своего старого профессора.

– Ты совсем не старый.

– Для тебя я определенно староват. Моя дочь как-то рассказывала мне об одном, по ее словам, старичке, который, как потом оказалось, был моложе меня всего на два года! А ведь ей столько же лет, сколько тебе.

Дочь. Так впервые в наших разговорах появилась тема его семьи. Я знала, что его жена в прошлом была актрисой, которая отказалась от своей карьеры ради воспитания детей. Их было двое – дочь, та, что моего возраста, и сын, младше ее на несколько лет. Зигмунд его страшно любил. Вслух никогда не говорил об этом, но это чувствовалось. А еще до меня постоянно доходили сплетни о его новых любовницах. В театральном училище даже кружила поговорка: «Берегись, не залети, когда Кмита на пути». Но тогда меня это так больно не ранило. Все изменилось в тот день, когда я вошла в гримерку и увидела его водолазку на подлокотнике кресла…

* * *

Каждый раз, когда врач входит в мой бокс – у палаты, где я лежу, одна стена стеклянная (после того как меня сюда перевезли из операционной, я успела немного оглядеться, прежде чем окончательно уйти в себя), – сердце у меня замирает: боюсь разоблачения – вдруг откроется, что я притворяюсь, будто нахожусь в беспамятстве?..

Так же я когда-то боялась, что Зигмунду откроются истинные причины моего плохого настроения и он от меня отвернется. Для меня не было секретом, что многие мои однокурсницы были в него влюблены, ведь он был известный актер и преподаватель, а кроме того, умел заморочить голову женщинам и нравился им как мужчина. Даже очень. Злые языки называли его главным героем-любовником в польском кино. Как-то раз одна журналистка, собрав студенток театрального училища, устроила опрос: что они думают о Зигмунде Кмите. Так вот, самая бойкая сформулировала общее мнение:

– Он обожает женщин. Мы чувствуем себя в его присутствии просто великолепно.

И я так себя чувствовала – правда, до поры до времени. Прежде меня не волновало, что он женат. О его жене я и не думала. Тем более что это не составляло труда – к тому времени, когда я поступила в театральное, ее фамилия ни в театре, ни в кино уже не была на слуху. Я даже вспомнить ее не могла. Хотела спросить о ней у Яловецкого, но побоялась, что он все поймет… В конце концов осторожно вывела его на разговор о жене Зигмунда как об актрисе.

– Эльжбета Гурняк самую лучшую свою роль сыграла в спектакле «Мученичество и смерть Жан-Поля Марата»… Стояла на сцене в чем мать родила, как мраморное изваяние. И надо признать, статуэткой была превосходной. Ее роль не предполагала открывания рта…