Танец семи покрывал - [68]

На похоронах было не много народа. Зара поддерживала Стефана, неизвестно, как бы он повел себя, если бы не она… Но никто не выразил ей сочувствия, хотя, когда гроб опускали в землю, Зара залилась искренними слезами — в те минуты ей было так жалко Стасю, так жутко от мысли, что она приложила руку к ее гибели…

«Вы идете в ногу со временем или впереди?» — спросила ведущая. «Идти в ногу со временем — это и значит идти впереди, — отвечал Юрий. — Жизнь скучна, мне в ней скучно, не то что в искусстве…» — «Чего вы добиваетесь от своих артистов?» — «Боюсь, что добиться от них того, что я хочу, — невозможно. Добиться можно бесконечного повышения техники. А я хочу, чтобы они были индивидуальностями. Чтобы люди помнили их лица, глаза, как они улыбаются, как принимают цветы… Я хочу, как ни странно, чтобы они что-то значили помимо меня, были независимы…»

— А я что-то значу для тебя? — снова подала голос Зара.

— Решительно ничего, — отрезал Юрий, нажимая пальцем на кнопку пульта. — Все. Передача окончена, можешь идти.

— Но я не хочу! — возмутилась Зара. — Я хочу чаю!

— Ты хочешь поплакать мне в жилетку, — поднимаясь с пола, объявил Лобов, — а я не гожусь для этой скорбной роли. Ступай к Стефану или к своему Чону. Вот что тебе действительно нужно. Именно это, а вовсе не искусство. Ты обыкновенная восточная интриганка, одна из жен шаха, причем не самая любимая…

Зара наконец-то перевела дух. Раз уж Юрий разразился столь длинной тирадой, есть надежда на примирение. Если б он намеревался ее выставить, она бы через секунду после того, как он нажал пальцем на пульт, оказалась за дверью… Это бы был настоящий урок со стороны друга и учителя — впустить ее, чтобы послушала передачу, а потом тут же выставить.

— Интересно, — произнесла Зара, — кто из нас двоих все же более циничен?

— Я вообще не циник, Зарема. Я романтик. Не будь я романтиком от корней волос до ступней, ничего бы у меня в искусстве не вышло.

— Напротив. Не будь ты циником от пяток до макушки, черта с два у тебя что-то бы получилось, — парировала Зара. — И к чему этот безжалостный тон? Ты должен понимать, что я хотела не этого… я виновата, да, но этого я не хотела…

— А чего же ты хотела? Ты хотела свести девушку с ума, и у тебя это здорово получилось. Теперь тебя немножко мучает совесть, и ты пришла ко мне, чтобы я наложил на твою небольшую царапину пластырь… Говоришь, чувствуешь вину? Грош цена твоему раскаянию, ведь ты намерена плести свою интригу до конца… Я правильно улавливаю твои намерения? Ты собираешься с Чоном под венец?

— Если ты поставишь мне прямой вопрос, я прямо на него и отвечу, — мрачно отозвалась Зара.

— Какой вопрос?

— Спроси, люблю ли я его по-прежнему, — сверкнув глазами, сказала Зара.

— Ты по-прежнему хочешь чая? — угрюмо спросил Юрий.

— Тогда я отвечу: да, люблю. Ничего не могу с этим поделать. Люблю его. Без него я танцую словно с привязанными к ногам гирями. Устала я от этого всего…

Лобов нетерпеливо махнул рукой:

— Про гири — извини, неинтересно. Ты намерена работать дальше со мною или нет, вот что важно?

— Намерена, — отрывисто сказала Зара.

— Если намерена — чтоб я больше про твои гири и прочие дела не слышал. Жизненные катастрофы надо уметь переплавлять в искусство. Наши поражения и беды — материал для искусства. И не более того. Это говорит тебе человек, переживший и не такие крушения надежд. Тем паче, что с тобой-то самой ведь ничего не случилось. Ты-то, кажется, по-прежнему здорова и невредима, и надеюсь, завтра придешь работать… Мои надежды справедливы?

Зара вздохнула:

— Да уж, на роль жилетки ты точно не годишься. Хорошо, завтра я буду.

Она поднялась и пошла к двери.

— Только не опаздывай, — вслед ей промолвил Лобов.

Глава 36 Пепел

Чон не сошел с ума, чего опасалась Зара, которая время от времени стала навещать его в больнице, с тревогой выспрашивая лечащего врача Павла о его психическом состоянии.

Напротив, он вышел из шокового состояния раньше, чем его организм справился с тяжелым воспалением легких.

Он обнаруживал перед психиатром, приглашенным на консультацию, такую трезвость ума и бодрость духа, что тот отклонил всякие подозрения насчет умопомешательства больного.

Чон не сошел с ума, его поведение было абсолютно нормальным. Нужен был куда более опытный врач, чем тот консультант, чтобы распознать в его ответах на вопросы хитрость сумасшедшего, который хочет, чтобы его считали нормальным.

Было ли это действительно сумасшествие? Сам Чон считал, что он на пути к безумию, что с этого пути, как со скользкой наклонной плоскости, ему уже не вывернуться, если не произойдет чуда. Ему вовсе не улыбалось загреметь в психушку, где его будут колоть аминазином и серой. А что готовит ему это учреждение, он догадался с помощью одной книги, которую читал его сосед по койке, — «Справочник практикующего врача».

Внимательно прислушавшись к своему состоянию, Чон выписал на листок признаки душевного нездоровья, которые обнаруживал в себе. Сильное сердцебиение. Скользкий, прохладный страх где-то в области сердца, страх, граничащий с паникой. Сильная тяга к окну — палата, в которой он находился, была на пятом этаже, и Павел с трудом удерживал в себе желание, особенно ночами, броситься вниз. Дрожь сердца, которое точно висело на тонком-тонком волоске. Бессонница и полная потеря аппетита — он больше делал вид, что ел, притрагивался к хлебу и каше, а суп и котлеты скармливал выздоравливающему после плеврита соседу. И еще что-то было такое, что он не мог уловить, — страшное чувство разрастающейся тревоги, какой-то тонкий монотонный звук, сопровождавший его последние месяцы. Все это можно было отнести к признакам классической депрессии, только очень тяжелой, которая может привести к настоящему безумию, — так он решил, сверившись со справочником.