Танец с огнем - [18]

Словно позабыв о собственном наказе, легко вскинув на руку тяжелую корзину, Люша сама отправилась искать Степку. Заглянула в сенной угол, где вдоль дощатой стены были привязаны выставленные на продажу лошади, потом долго бродила вдоль скобяного ряда, и наконец с немалым изумлением разглядела Степана у стола, где торговали лубочными картинками с самыми разнообразными сюжетами – от вечного пруда с лебедями до событий давно минувшей японской войны. Самым удивительным было то, что Степка, прежде ко всякому искусству решительно и глубоко равнодушный, не просто глазел на яркие глупые картинки, но и – покупал!

Люша застала как раз тот момент, когда Степан развязывал поясной кошель и доставал деньги. Продавец – низенький и лысоватый, радостно улыбался, держал в руках отобранную Степкой картинку в дешевой рамке и наотлет, напоказ любовался ею, прищуривая то один, то другой глаз, как настоящий ценитель искусства.

На картинке, выбранной Степкой, прекрасная королева с медовыми, распущенными почти до полу волосами, посвящала в рыцари коленопреклоненного мужчину, широкими сгорбленными плечами и упрямым затылком напоминающего самого Степана. Лицо у королевы было отрешенное и какое-то слеповатое. Видимо, так автор рыночного шедевра пытался передать аристократизм важной дамы. Меч на плече у рыцаря бликовал, как хорошо начищенный банный таз.

Заметив Люшу, Степка мучительно, пятнисто покраснел, спрятал руки с кошелем куда-то вбок, под рубаху. Потом опомнился, упрямо выпятил подбородок и отсчитал деньги в подставленную ладонь продавца, взял картинку, завернул в тряпицу.

Люша тяжело вздохнула, потерла висок пальцами свободной руки.

– И чего? – с вызовом спросил Степан.

– Да ничего, – Люша пожала плечами. – Хозяин-барин. А только лучше б ты ее саму попросил… Знаешь ведь, что она изрядно рисует, с этим-то никак не сравнить. Хоть бы и на тот же сюжет…

– С ума ты, что ли спрыгнула, Люшка! – пустив от волнения петуха, вскричал Степан и тут же поправился, оглянувшись. – Простите, Любовь Николаевна… Да только как же я решиться могу… такое предложить…

– А не можешь, и ладно, – равнодушно согласилась женщина. – Твоя воля. Повесишь это на стену в избе, будешь любоваться. Корзину лучше у меня забери… И вот еще что, к слову. Как Ботька Камишу напугал, знаешь? И чего дальше было?

– Убил бы паршивца… – сквозь зубы прошипел Степан.

– Убивать не надо. Вспомни, как сам мальчишкой ящерицам не только хвосты, но и лапы отрывал и глядел – вырастут или нет. А птиц сколько сгубил?.. Но ты поговори с ним. Отца у них нет, так что ж – кто-то должен. Припугнуть можешь слегка. Чтоб он к Камише со своим естествоиспытательством и близко не подползал. Понял?

– Понял. Сделаю, – кивнул Степан.

– Хорошо.

Помолчали. Рынок гудел сотней голосов одновременно, ритмично и завораживающе.

– Люшка, скажи, – с отчаянием в голосе вымолвил Степан. – Может мне бежать отсюда давно надо, а? Ноги уносить? Как можно дальше. В Сибирь, а? Любовь Николаевна, ну ответь ты мне хоть раз напрямики! Я ведь из-за тебя тогда в Синих Ключах остался! Не будь твоего слова, ушел бы плотогоном, или к своим, в Первопрестольную…

– От себя бежать и самого себя бояться проку нет, – подумав, сказала Люша. – Я пробовала, потому знаю. Каждый день свое хотение ломать, наизнанку выворачивать и душу в кармане носить не сахар, но и гордыню тоже тешит. Оно же не только больно выходит, но и сладко и пьянит, как вина стакан, так? – Степан, потупившись, молча кивнул. – Что ж, покуда терпежу хватает, пей свое вино. А как не хватит, беги – я нынче тебя держать не стану…

* * *

Глава 4, в которой читатель вместе с героями посещает Венецию и Константинополь, а также повествуется о вреде домашнего воспитания и превратностях любви.

– Радость и полнота жизни ощущается прямо в воздухе. Весь город поет – поют гондольеры, рыбаки, торговцы, домохозяйки, поют дети, бегущие в школу. Полгода – представьте! – с первого воскресенья октября длится карнавал. Весь город – один большой театр, каждый балкон над каналом – ложа. Помимо этого, почти в каждом дворце ставят свои спектакли. Восторг и опьянение праздника для всех – для богатых и бедных, простых и знатных, жителей города и его гостей. Все люди – актеры на сцене и продавцы и покупатели на ярмарке жизни… Ах, бамбини, запомните: на свете нет ничего краше Венеции…

Анна Львовна Таккер мечтательно сощурилась и рассеянно погладила жидковатые Атины кудряшки. Девочка слушала внимательно, глядя куда-то внутрь себя. Ботя, не слишком интересовавшийся балами и карнавалами, глядел на Анну Львовну, слегка расфокусировав зеленоватые, широко расставленные глаза. Так в музее посетители смотрят на прекрасную античную вазу. Риччи, шестилетний сын Анны Львовны, наклонился к Ботиному уху и заговорщицки прошептал: «Опять мамочка начала про свою Венецию. Это надолго, я знаю. Давай ей Атю оставим, а сами удерем и ты мне живых щеночков в конюшне покажешь. Обещал ведь…»

– Нехорошо так…

– Хорошо, хорошо, ты не сомневайся, – утвердил Риччи и осторожно потянул к себе Ботину широкую ладошку. – Мы быстренько сбегаем и вернемся.