Танец голода - [25]

Он поджал хвост только во время процесса Шемена. Этот скандал разразился тогда же. Биржевые операции Шемена оказались жульническими, вымышленными. Предприятия по разработке приисков в оазисе Гурара-Туат, нефтяного месторождения в тунисском Сфаксе, постройка железной дороги через Сахару — все оказалось фальшивкой. Против Шемена сложился союз обманутых им акционеров, жаждавших довести дело до суда и получить компенсацию. Жюстина настаивала, требовала, чтобы Александр тоже подал жалобу; после множества сцен, раздумий, приступов бессильного гнева он наконец дал свое согласие на исковое заявление.

И тут же почувствовал себя несчастным. Однажды, когда Этель решилась поговорить с ним об этом, разумеется ненавязчиво, она с крайним удивлением поняла: его делает несчастным отнюдь не предательство и разбой со стороны друга, а мысль, что отныне Шемен будет отсутствовать на воскресных собраниях. «Ну же, папа, подумай о том зле, которое он нам причинил! Из-за его афер мы оказались на грани разорения!»

Александр держался гордо: «Как ты ловко ввернула: „на грани разорения"! Этот несчастный может потерять намного больше, чем мы!» И торжественно добавил, помолчав: «Он рискует потерять свою честь!» На что Этель ответила: «Свою честь! Это ты оказываешь ему, настоящему бандиту с большой дороги, слишком много чести!» Александр закрылся в курительной комнате: «И слышать не хочу ничего подобного!»

Процесс все же состоялся: после следствия, длившегося целый год, дело разбиралось в суде. Свидетели проходили чередой, и только Александр отказался выступить. Лишь под давлением семьи он скрепя сердце поставил свою подпись под документами, среди подписей других истцов, спрашивая себя при этом, не предал ли он собственные принципы. В зале суда сидевший за решеткой Шемен встал. Срывающимся голосом он прочитал длинную речь, в которой приносил свои глубокие извинения «дорогим друзьям», уверял, что намерения его были искренними и он не знает за собой иной вины, кроме неосторожности и «безрассудной доверчивости». Он обещал каждому истцу возместить убытки, «пожертвовав жизнью, семьей и личным благом». Краем глаза Этель наблюдала за отцом. Тот стыдливо протирал запотевшие очки. Вердикт был вынесен под всеобщий шум — такой, что судье пришлось повторно огласить решение: господин Шемен, Жан Филипп, проживающий в Париже на улице д'Асса, приговаривается к шести месяцам тюрьмы с отсрочкой наказания, с тем чтобы им был возмещен ущерб всем пострадавшим и оплачены все издержки. Шемен был разорен, но его лицо не выражало ни отчаяния, ни раскаяния. Александр ждал его у выхода. В общей суматохе он пожал Шемену руку: «Месье, я всей душой с вами!» Этель происходящее казалось сценой из бульварной комедии. Мгновение спустя Шемена подхватила толпа — другие жертвы тоже принялись поздравлять его, заверяя в своей дружбе. «И это после всего, что он натворил!» — произнесла Этель. Она чувствовала, как внутри поднимается бешенство, уничтожающее остальные эмоции, которые она могла бы испытывать: жалость и любовь к отцу. В конце концов, быть может, он оказался достоин того, что с ним произошло?

Логическим продолжением стало разорение. «Фиваиду», строительство которой не смогли завершить в течение года, никто не хотел покупать. Сдавать помещения внаем, как это предполагалось ранее, тоже оказалось сложно. Как раз в это время был введен запрет на резкое увеличение арендной платы. Приходилось сдавать комнаты в убыток, иначе в будущем их продажа могла бы стать делом весьма затруднительным. Александр перестал высказываться против Народного фронта, забастовщиков и манифестантов. Теперь он винил только жестокую судьбу. Наследство супруги, собственность, остававшаяся на Маврикии, — все ушло на спасение квартиры и возмещение непомерных расходов. Этель вдруг поняла причину этих расходов: господин Шемен был не одинок. Десятки иных просителей, плясавших под его дудку, являлись в гостиную на улице Котантен. Этель помнила их одинаковый облик: мужчины в черных пальто и фетровых шляпах, напоминающие могильщиков. Помнила их кожаные портфели и папки. Торговцы ветром. Японской бумагой, виргинским табаком, верфями, шахтами, приисками, аэродромами, малайзийским каучуком и бразильским кофе.

В тот год вместо подготовки к экзамену на степень бакалавра классического отделения Этель внимательно изучала дела. После процесса над Шеменом Александр избрал тактику ухода от действительности. Он позволил Этель копаться в архиве и даже ободрил ее: «Придется заниматься всем этим тебе, я более не способен беспристрастно судить о ситуации, я устал, вот так. Но мы найдем выход, увидишь. Мы будем наступать единым фронтом — вместе, как настоящая семья». И так далее.

«Отговорки», — подумала Этель. Вникнув в курс дела, она хорошо понимала, что выхода нет. Покупки акций, суммы, взятые в долг, — все было безнадежно. Несуществующие источники доходов располагались в других частях света. Напечатанные на дорогой бумаге — без сомнения, японской — фразы, украшенные виньетками, завитушками и подписанные главами компаний, казалось, принадлежали к другой эпохе — периоду строительства российских железных дорог или Панамского канала (старыми бумагами той поры были забиты ящики комода Жюстины; неожиданно обнаружив их, Этель решила, что ей это снится, и испытала очередной приступ головокружения).