Танец Арлекина - [90]

Командор заерзал на сиденье.

— Капеллан!

— Командор?

— Я знаю, чем вы там занимаетесь.

Капеллан опустил занавеску и подумал о том, что его жизнь, кажется, возвращается на круги своя.

Старик командор обращался с ним в точности так, как в детстве мать.

Капеллана звали Эй Фиваль.

Будучи молодым человеком, он отличался красотой особого рода: с одной стороны, черты его лица были совершенны, идеальны, но с другой стороны, в них отсутствовала какая бы то ни было изюминка. А это означало, что характер у обладателя такой внешности может проявиться лишь в том случае, если на его долю выпадут более или менее серьезные испытания. Чаще всего жизнь такие испытания предоставляет, но не всегда. Разбитые надежды, неудачный любовный роман — все это могло миновать человека.

Так и было с Эем Фивалем. Беды обходили его стороной. Его нельзя было назвать глупым человеком — нет, он был по-своему мудр. Вот только ему очень недоставало опыта в определенных вещах.

В юности он очень заботился о своей болезненной матери. Однако забота эта скорее была для него повинностью, нежели чем-то иным. Он любил мать — потому что любить мать полагается. Он читал ей после обеда. Порой с ней даже бывало интересно. Мать была на короткой ноге с архимаксиматом, и когда она умерла, эта дружба способствовала тому, что молодой человек без особых проволочек был принят в члены ордена Агониса. Что еще того замечательнее — как раз в это же время появилась вакансия в главном храме Агондона — место чтеца канона. Эя Фиваля приняли.

Казалось, можно было бы позавидовать такой безмятежной жизни — Эй жил в роскоши, но при этом воспринимал то, что имел, как данность. Ничто не мешало ему, он не чувствовал никаких препон в своем продвижении по жизни. Правда, можно было бы заметить, что Фиваль мог бы продвинуться по службе, занять более высокое положение в рядах ордена агонистов. Да, заметить такое можно было бы, но замечали крайне редко. Ошибки совершить можно только при попытке что-либо сделать. У Эя Фиваля не было желания стать одним из сильных мира сего.

Время шло, но взрослый Фиваль сохранил свои юношеские убеждения — ну разве что они стали не столь ярко выраженными. Он по-прежнему был красив. За него мечтали бы выйти замуж многие женщины — но только до тех пор, пока не задумывались получше: а стоит ли? Черные одежды веры очень шли Фивалю. Круг Агониса всегда ярко сверкал на его груди, руки всегда были затянуты в безукоризненно белые перчатки. Но перчатки не прятали никаких секретов. Руки у Фиваля были самые обыкновенные — вот только он не желал ни к чему в этом мире прикасаться.

Да, его волновали события в королевстве, но совсем немного. Синекура главного агондонского храма давала Фивалю возможность бывать в гостях у самых знатных семейств. Пройдя жизненный путь до середины, он всегда имел свое уютное местечко за чайным столиком и за карточным столом, на обедах и балах.

Баловень жизни — ни дать ни взять. Многие высокопоставленные дамы избрали его своим сердечным поверенным. Его было трудно чем-либо удивить, а советы он всегда давал превосходные. Что же до самих дам, то они, конечно же, были очень набожны и много времени уделяли молитвам. А уж тем более — их духовный советник (так дамы именовали Эя Фиваля), и пускай злые языки утверждали, что он навещает их в несколько… ну, скажем так, интимной обстановке.

Между тем имя Эя Фиваля никогда не участвовало ни в одном скандале. Не было никого, кто относился бы к нему неприязненно. С другой стороны, не было никого, кто полагал бы, что Эй Фиваль на что-то такое способен. Один светский шутник как-то удачно пошутил. В будуары дам А, Б и В, сказал он, входили многие, однако Эй Фиваль входил только в их будуары. Это было правдой, и тем более несправедливым представлялось то, что теперь Эй Фиваль был вырван из такой приятной, удобной, привычной для него жизни.

В последнее время в шикарных гостиных Агондона начали поговаривать о Великом Возрождении. А надо сказать, что одним из замечательных качеств Эя Фиваля было его красноречие, говорил он столь же чудесно, сколь умел и слушать своих собеседников, а уж распространяться на любую тему мог сколько угодно, и притом весьма убедительно и логично. Но занудой Фиваль не был. Напротив: в разговор он вступал лишь тогда, когда требовалось, и умолкал ровнехонько тогда, когда чувствовал, что пора умолкнуть — да нет, даже, пожалуй, чуть пораньше. На это дело у Фиваля было чутье.

Примерно в то самое время, когда разговоры о Возрождении только-только начались, Эю Фивалю случилось быть по приглашению в доме леди Чем-Черинг — женщины, стоявшей чуть поодаль от привычного для Фиваля круга. Леди Чем-Черинг славилась тем, что обожала ругать провинции Эджландии за их безбожие. Ну и, естественно, разговор коснулся северных областей, где разрушение морали и веры было особенно ужасающим. И естественно, в разговор вступил Эй Фиваль. Взяв для примера Тарнские долины (на самом деле для Фиваля это название было нарицательным и означало не более чем «отдаленные провинции»), он сказал о том, что Возрождение должно пронестись по тамошним краям, словно лесной пожар по горам, по долам. От этого пожара должны были воспламениться сердца. Возрождение должно было (Фиваль до сих пор помнил слово в слово то, что сказал тогда) стать непрестанным, неугасимым, вечно горящим. То была одна из лучших проповедей Фиваля. Совершенно ясно — Возрождение становилось модой сезона. Следовательно, на время, покуда эта мода не прошла, Эй Фиваль мог побыть её глашатаем. И ничего при этом не потерять.