Танец ангела - [47]

— Никогда.

— А почему?

Бергенхем вжался в кресло. Басы за стеной стали еще глубже и тяжелее — наверное, танец поменял темп. Других звуков не было слышно. Мужчина затушил сигарету, встал, открыл окно пошире — выпустить отравленный воздух. Звуки из депо мгновенно прекратились, как будто могли проникать только в щель. Открытое окно впускало лишь тишину. Бергенхем вспомнил новые поезда — чем больше скорость, тем тише они едут. В конце концов их вообще не замечаешь, пока они на тебя на наедут.

Мужчина закрыл окно и повернулся к своему гостю.

— Вы не видели таких фильмов, потому что их не существует, — сказал он. — Гетеборг уже не такой идиллический, как раньше, но здесь нет рынка для убийств.

Бергенхем не перебивал.

— Вы думаете, я наивен, идеализирую местных жителей? Нет, я не тот человек, который бы думал о них очень хорошо. Но для таких дел мы еще недостаточно извращены.

— Еще?

— Это придет, но не скоро.

— Вы говорите очень уверенно.

— Вы знаете, почему я вообще говорю с вами об этом? Потому что даже в наших заведениях существует определенная мораль.

— И как она выглядит? Состоит из равных частей любви к людям и материального интереса?

Мужчина взглянул на Бергенхема с таким видом, как будто прикидывал, куда потом спрячет тело, и отрезал:

— Всему есть границы.

— Только в Гетеборге, получается?

Мужчина не ответил, разгладил шов на пиджаке, потер нос и, казалось, собрался подняться и поблагодарить за визит. Сказал бы он правду, если бы что-то подозревал? Заявление о морали прозвучало громко и солидно, как басы за стенкой, — тут они как раз прекратились, перерыв в программе.

— У вас когда-нибудь интересовались чем-нибудь особым, нестандартным? — спросил Бергенхем.

— Только вы.

— Не спрашивали о чем-то за пределами видимого ассортимента?

— Видимый ассортимент? Это какой-то новый термин.

— Вы понимаете, о чем я.

— Нет.

— Бросьте, как же вы…

— Я не получаю особых запросов, потому что у нас есть все, что может пожелать клиент. Я не знаю, инспектор, насколько вы осведомлены в киноиндустрии, но, кажется, вы сильно удивитесь, если узнаете, насколько много разрешает сейчас закон.

— Я понял.

— Что-нибудь еще?

«Не сейчас, — подумал Бергенхем, — но я еще вернусь. Ты произнес что-то важное, что я не успел обдумать. Надо было взять диктофон. Теперь я должен быстро пойти и записать беседу».

— Нет, — сказал Бергенхем и поднялся.

Они вышли. Снова запустили музыку, и Бергенхем прошел в зал, где молодая танцовщица опять двигалась на сцене с отрешенным взглядом. Он застыл, на мгновение отключившись, а когда очнулся и пошел прочь, хозяин заведения провожал его взглядом.

Поздним вечером Винтер сидел у Рингмара и читал протокол беседы.

— Что скажешь? — спросил Рингмар.

— Особо говорить тут не о чем.

— Похоже, ему было стыдно.

— Что не объявился раньше?

— Брось, ты знаешь, о чем речь.

— Отвратительно, что в наше время такое приходится скрывать, хотя общество кричит о своей толерантности.

— Были ли еще какие-то письма, о которых мы не знаем?

— Я тоже думаю, что приманкой могло быть что-то другое.

— И многие так общаются по Сети?

— Да, вот эти же общались.

— Но он даже не смог внятно объяснить, почему они перешли на обычные письма.

— Я вижу.

— Может, им так казалось безопасней.

— Может быть. Старая романтика.

— Ладно, пока откладываем это.

— Я все думаю, почему мы не нашли у Джеффа писем от этого парня. Была ли у него причина их уничтожить?

— Нет.

— А почему тогда?

— Может, он просто выбросил? Не из тех, кто хранит письма?

— Ни одного письма от бойфренда? Из-за которого он поехал в другую страну?

Бертиль Рингмар развел руками.

— Ясен пень, письмо у него было. Значит, его кто-то его забрал.

— Почему?

— Например, потому что там было что-то дающее подсказку.

— Какую?

— Об этом я и думаю.

— Ты думаешь, этот Хичкок забрал?

— Да.

Винтер потянулся за сигариллами, но вспомнил, где находится, — Рингмар не выносил, когда в его кабинете курили, потому что курильщик уходил, а запах оставался.

— Пойдем ко мне? — предложил Винтер.

— Чем тут плохо? — язвительно ответил Рингмар. — Давай сюда пачку.

— С чего это?

— Дай мне эту вонючую пачку, — повторил Рингмар.

Винтер вынул сигариллы и кинул коллеге. Тот поднес ее к глазам, как сильно близорукий, и прочитал:

— «Курение серьезно вредит вашему здоровью».

— На обороте там тоже написано.

Рингмар перевернул и прочитал:

— «Курение вызывает рак».

— Это легкие сигариллы. И я не взатяжку.

— Тогда бы на пачку не лепили такие сообщения, или как?

— Ты такой правильный, Бертиль. Когда-нибудь ты начнешь смолить одну за другой. Слишком правильные, они все такие.

— Стремятся к самоубийству? — Рингмар кинул пачку обратно. Винтер спрятал ее в карман и сказал:

— Давай сменим тему. Кстати, ТВ хочет осветить это дело.

— Я слышал.

— Это нам может быть кстати.

— Что мы им скажем?

Это был трудный вопрос. Они уже сотрудничали с передачей «Разыскивается полицией». Даже если результат был сомнительный, несколько новых идей для расследования они всегда получали. Сейчас люди меньше читают газет, думал Винтер. Но все смотрят телевизор. Задача заключалась в том, чтобы события подавались в программе так, как надо полиции. Проблема была не столько в журналистах, сколько в решении организационных заморочек: что нужно рассказать, чтобы получить помощь, а что рассказывать нельзя, и так по всем мелочам. Были случаи, когда передача помогала раскрывать серьезные преступления, насилия.