Танцы со смертью - [77]

– Я прекрасно понимаю, что ты из дурной среды, но предпринимаешь ли ты что-нибудь для того, чтобы у твоего сына было лучшее детство, чем у тебя? Неужели тебя не трогает, что ты смогла обеспечить твоему единственному ребенку такую же скудную и дрянную пищу, которой тебя кормили в детстве в Лидсе? Ведь, насколько я знаю, твой ребенок живет в приемной семье?

– О, оттуда я точно его заберу.

– Пат, я так не думаю.

– Почему нет?

– Потому что ты – о господи! – потому что ты умираешь, вот почему. Но, пожалуйста, оставь что-нибудь для него: письмо, фотографию, ну хотя бы поношенную старую куртку. Какой-нибудь знак, чтобы он увидел, что ты любила его и что для тебя большое горе, что ты должна с ним расстаться. И тогда, вскоре после твоей смерти, он сможет сказать: «Вот, это я получил от моей матери». Ты об этом подумала?

– Нет, не подумала.

– Ну тогда тебе следовало бы хорошо надрать задницу. Растяпа! Чёртовы хиппи! Твой сынок за эти четыре месяца, что ты здесь находишься, твои последние месяцы, уже дважды был здесь! Твое единственное оправдание – лень. Тебе просто нет до этого дела.

Пора прекратить этот разговор, ведь я стал ее просто ругать, а такого в ее жизни было более чем достаточно. Но как удержаться в рамках профессии, когда люди так поступают со своими детьми?

Я сказал ей, что, пожалуй, не стоит нам больше говорить об этом.

Узреть небо

Сестра и мать Патриции прибыли сегодня утром. Милые люди. Им бы хотелось забрать Патрицию в Лидс, чтобы она могла умереть у них. Пат говорит, что ей нужно время, чтобы подумать, но ее сестра, ее сводная сестра, сразу же вносит ясность: «Для Пат это означает: как только вы выйдете из палаты, я тут же обо всей этой ерунде и думать забуду».

Она знает свою сводную сестру гораздо лучше, чем мы думали. Мать спрашивает, много ли ее навещают. Отвечаю, что более или менее. Но кто к ней придет? «Видите ли, э-э, собственно, никто не приходит, – говорю я, – муж в тюрьме, сын у приемных родителей».

Де Гоойер весь субботний вечер провозился с компьютером. Подготовил опросный лист для пациентов, который можно будет использовать как стандартное досье. Он почти всё продумал. После заполнения бланка будет известно, где находится старший сын, когда пациент родился, в состоянии ли он еще достать что-нибудь из своего кухонного шкафа, есть ли у него еще жёлчный пузырь, до какого времени он принимал диуретики и так далее. Трудно поверить, что в своей схеме он не оставил места для таких сообщений, как:

«Мефроу Н. никогда не была замужем, всегда жила вместе со своей сестрой, была первым детским психиатром в Нидерландах».

Или:

«Менеер Х. по профессии адвокат. Потерял свою первую жену и двух детей в период между концом 1943 года и началом 1945 года в Собиборе. После войны женился на мефроу Саломонс. Она умерла 10 лет тому назад. С трудом поддерживает контакты с двумя приемными дочерьми».

Или:

«Менеер К. был первым владельцем белого „форда“ в Гааге. Это было в 1934 году. Его первая воскресная поездка на этом автомобиле в Схевенинген была настоящим триумфом».

В мире Де Гоойера, нет, не в его личном мире, а в мире, разработанном для компьютера, забавная особенность названий Glasgow, Dachau, Oberammergau та, что все они оканчиваются звуком [аu]. Вполне логичная бессмыслица компьютерной программы, которая не дает нам увидеть ни виски, ни концлагерь, ни мистерию о Страстях Христовых[193].

Еще раз обсуждаем с Пат возможность умереть в Англии. «Будь я врачом твоей матери, я бы сразу посадил тебя в самолет».

– Но ведь ты мой врач!

– Поэтому я и не знаю, что лучше.

Ее мать привезла ей шесть пар носков. По-моему, очень мило, но Патриции они ни к чему: «Нужны мне эти паршивые носки!» Они и вправду ей не нужны, но как раз поэтому для меня это трогательный жест. И вполне согласуется с моим впечатлением от матери Пат: милая, но не слишком практичная женщина. Что касается идеи умереть в Англии, то хотя она и выглядит привлекательно, но Патриции мало что даст. Для семьи же это означает, что она должна будет умереть не где-то на грани их совести, а в кругу своих, так что они смогут еще потомить ее во всей той любви, которую они всегда хотели ей дать. «All’s well that ends well».

Действительно бессмысленная стопка носков.

Появился наконец и ее супруг, Михил. Его выпустили из тюрьмы, но, так же как и ее, временно лишили родительских прав. Ребенок теперь еще дольше останется у приемных родителей. Михил сообщает Патриции, что принимает участие в метадоновой программе[194]. Это меня удивляет.

– Да я и сама в толк не возьму, – говорит она как ни в чем не бывало.

– Пояснить тебе, в чём тут суть?

Она бросает на меня один из своих бесхитростных взглядов.

– Он, только держись, героинозависимый, курит опиум, наркоман, торчок и, наверное, не в состоянии заботиться о ребенке.

– Ну, не думаю, чтобы он ширялся или еще что-нибудь.

– Нет, может, он и не колется. Но куришь ли ты, колешься, нюхаешь или медленно вводишь сзади, результат всегда один и тот же: зависимость, – цитирую я из Уильяма Берроуза[195]. Обо всем этом я знаю только понаслышке.

– Да, да.

– Ты вообще любишь Михила?