Танцы со смертью - [105]

И всё же теперь и правда нельзя, потому что внутренне Долф настолько иссяк, что на все вопросы, с каким-то странным нажимом, отвечает: «Да, точно, именно так».

Он говорит это, если его спрашивают: «Теперь, когда ты чувствуешь, что уходят последние силы, ты хотел бы положить этому конец?»

– Да, точно, именно так.

– И как только ты узнал, что ты – дочь папы римского, ты больше не хочешь питаться в жилом фургоне, это так?

– Да, точно, именно так.

Это напоминает мне рассказ о лошади, умевшей считать. Долф реагирует на интонацию фразы и уже после первых трех слов знает, что именно спрашивающий хочет услышать: да или нет. В результате получается:

«И тогда выходит, что ты…» – взглянув на твое лицо, он уже перебивает тебя:

– Да, точно, именно так.

Менеер Виллемарс, почтенный старый господин, которому 91 год, у которого очень плохо с ногами да и мозги несколько подзапылились, говорит о себе: «Я прожил очень интересную жизнь» – и предостерегающе поднимает при этом указательный палец. Звучит это как «моя жизнь показалась бы вам невероятно захватывающей, это ясно, а ваша жизнь – сплошное ничтожество».

Его племянник тут же подхватывает: «Это и правда очень интересный человек, он прожил интересную жизнь. Он был одним из ведущих теософов своего времени. Я как раз сейчас пишу книгу о нем». И укоризненно добавляет: «Могу вас заверить, что этого – попасть в дом милосердия – он никогда не хотел».

Его дочь тоже превозносит интересную жизнь отца и укоризненно высказывается о приеме в дом милосердия.

Вероятно, глупо с моей стороны, но я не могу не откликнуться: «Ваш отец, ведущий он теософ или нет, начиная с 70, 75, 80, 90 лет имел достаточно времени, чтобы всё яснее видеть приближение старости. Если бы он не хотел того, что сейчас, он должен был бы заранее принять меры, чтобы завершить свою жизнь. То, что он этого не сделал, его вольная воля и не дает оснований для упреков в мой адрес».

Старость жестока, особенно глубокая старость: это ловушка, в которую попадаешь совсем незаметно. Но когда захочешь повернуть назад, оказывается, что она давно захлопнулась, а ты этого не услышал.

Никто не может ответить на вопрос, когда же следует закончить свою жизнь, чтобы не оказаться в ловушке. Например, нужно ли сделать это за десять минут до того, как с вами случится роковое кровоизлияние в мозг, или за год до того, как развившееся слабоумие приведет к тому, что вы уже не будете знать, что именно вы хотите закончить. Короче говоря, нужный момент можно установить только тогда, когда это уже слишком поздно.

Одно из решений – в том, чтобы при наступлении восьмидесятилетия сказать: «Это было прекрасно, а теперь я ухожу». Но большинство из нас до такой степени алчны, когда дело касается продолжения жизни, что мы ни за что на свете не позволим отнять у нас последние, часто достаточно тусклые, а то и откровенно паскудные пять-десять лет.

Де Гоойер сравнивает возможность рассчитать этот последний момент с продажей акций. Их следует продавать, пока курс их растет, пусть весьма незначительно. Ждать, пока они достигнут максимальной стоимости, слишком рискованно, ибо никогда нельзя предсказать, когда пик будет достигнут, и может случиться, что вам придется продавать акции, когда их рынок обрушится.

Если ждать единственного, последнего ограничения, которое позволит принять окончательное решение, возрастает опасность, что этим последним ограничением будет как раз нарушение вашей способности положить конец своей жизни.

Меня всегда раздражает тон, каким люди произносят: «Он совсем этого не хотел». При этом они имеют в виду, что он вовсе не такой уж тюфяк, сопровождая эти слова сострадательной улыбкой по адресу 36 000 прочих голландских пациентов домов по уходу, которые позволили себе дойти до подобного состояния.

Но вернемся к Долфу и к лошади, которая умела считать. История разыгрывается в XIX веке, на каком-то деревенском празднике. Там присутствует кто-то из известных биологов, забыл его имя. Итак, лошадь, которая умела считать. У лошади спрашивают: сколько будет 12 минус 5? И лошадь 7 раз бьет в землю копытом.

Как такое могло быть? А вот как. Йоахим, не то слуга, не то конюх, не то владелец, всегда стоял рядом с лошадью, и, когда лошадь ударяла копытом нужное число раз, он или облегченно вздыхал, или переступал с ноги на ногу, или вытирал себе лоб, то есть подавал один из сигналов, которые лошадь прекрасно знала, сопровождая это поощрением в виде кусочка сахару, – далее см. у Павлова.

Присутствовавший биолог это увидел и попросил Йоахима стать за стеной.

Урок арифметики на этом закончился.

Так же и с Долфом и его способностью считывать желаемое да или нет по интонации и выражению лица спрашивающего.

У консультирующего у нас психиатра спрашиваю без особой надежды, чтó он может сказать о внутренней жизни нашего Долфа. Ответ гласит: «Безвидна и пуста, коллега, и ничто не носится во тьме над водою»[266].

Анатомия повседневной жизни

Анатомические рисунки Леонардо да Винчи так поражают нас потому, что, кажется, основываются на концепциях, которых у него еще не было. Изображение мышц такими, какими мы их видим, не так удивляет, поскольку ему была известна структура утолщающихся и укорачивающихся связок, натянутых, словно струны, на части скелета. Но то, что такие органы, как аорта, vena cava [полая вена], почки и отчасти даже сердце и печень он увидел почти такими же, какими видим их мы, уже не очень понятно. Что кровеносные сосуды – это толстые или тонкие трубки, знали анатомы его времени, но Леонардо рисует их как те полые трубочки, которые с такой точностью можно было видеть только после Гарвея