Танцы с медведями - [5]

— Уверен?

— Точно, — Довесок с отвращением наморщил нос. — Так же как не вызывает сомнений, что волк был уже мертв, когда напал на нас, и давно. Его плоть начала разлагаться.

Даргер считал себя человеком науки. Тем не менее мурашки суеверного ужаса пробежали у него по позвоночнику.

— Но как?

— Не знаю, — Довесок поднял волчью лапу — из подушечек пальцев торчали странно коленчатые металлические косы — и уронил ее обратно. — Давай-ка позаботимся о нашем нанимателе.

Под руководством Довеска двое неандертальцев принялись за дело. Они извлекли из горы багажа, привязанной к крыше фургона, носилки и осторожно уложили на них бесчувственное тело принца. Затем старательно натянули на свои ручищи шелковые перчатки и отнесли носилки к заднему фургону. Довесок почтительно постучал. В двери открылось смотровое окошечко.

— Требуются ваши медицинские навыки, — быстро произнес Довесок. — Принц… боюсь, его отравили.

Глазок захлопнулся. Когда Довесок отступил, дверь отворилась, и неандертальцы внесли тело в открывшуюся темноту. Спустя секунду они спустились обратно и снова поклонились.

Дверь закрылась.

Неандертальцы сняли перчатки и снова заняли свои места в упряжке. Энкиду проворчал нечто вроде команды, и фургоны рывком вновь двинулись вперед.

— Как думаешь, он выживет? — с тревогой спросил Даргер у Довеска.

Геракл скосил на них глаза.

— Выживет, если не помрет, — буркнул он, а когда сосед одобрительно ткнул его в плечо кулаком, добавил: — Хау! — Затем он толкнул шедшего впереди неандертальца, дабы привлечь его внимание: — Слыхал? Он спросил, будет ли жить принц Ах-медь, а я сказал…

Тем временем спасенный ими русский нашел своего коня и отвязал его от последнего фургона. Он прислушивался к странным речам, но лишь недоуменно пожимал плечами. Внезапно он обратился к Даргеру:

— Ты не понимаешь, что я говорю?

Даргер беспомощно развел руками.

— Боюсь, я не знаю твоего языка.

— Тпру! — произнес русский, и лошадь опустилась перед ним на колени. Он пошарил в седельной сумке и извлек на свет серебряную флягу ручной работы. — Выпей — и сразу поймешь! — Он поднял емкость, потряс ей перед собой и протянул ее Даргеру.

Тот уставился на флягу.

Русский нетерпеливо отдернул сосуд, отвинтил крышку и сделал долгий глоток. Потом с искренним порывом ткнул ею вперед.

После этого отказаться было бы грубо. Поэтому Даргер пригубил темную жидкость.

Вкус был знакомый: ореховый, горьковато-пряный с намеком на дрожжи. Словом, разновидность обучающего эля, наподобие тех, которые использовались среди всех достаточно развитых народов для передачи из поколения в поколение эпической поэзии и практического опыта в различных областях.

Сперва Даргер ничего не почувствовал. Он уже собирался сообщить об этом, но неожиданно вздрогнул. Теперь он ощутил острую боль и внутреннюю дрожь, каковые неизбежно сопровождали проникновение нанопрограмм через стенки сосудов в ткань мозга, Даргер еще не успел ничего толком зафиксировать в сознании, а русский язык уже выстроился в его мозгу в четкую систему. Даргер покачнулся и едва не упал.

Он пошевелил челюстью и губами, распределяя лингвистическую кашу во рту, будто пробовал новую и удивительную еду. Русский на вкус отличался от всех языков, которые он до сих пор поглощал: скользкий от многочисленных Ш и Щ, гортанный от буквы К и жидкий от всевозможных смягченных согласных. Он влиял даже на способ мышления. А грамматическую структуру в основном заботило, кто куда пошел, куда конкретно человек направлялся и рассчитывал ли он вернуться. Язык уточнял, передвигался ли некто пешком или на транспорте, и имелись глагольные приставки, устанавливающие, двигается ли некто вверх по чему-либо, сквозь или вокруг. Кроме того, здесь сразу же различались действия, совершаемые привычно (скажем, заглядывать в паб по вечерам) или единожды (пойти в тот же самый паб, но с конкретной целью). Подобная ясность могла оказаться весьма полезной человеку Даргерова рода занятий при составлении планов. Многие ситуации язык воспринимал безлично и пестрел всякими «необходимо, возможно, невозможно, запрещено». Однако это тоже могло пригодиться Даргеру, особенно учитывая его профессию и вопросы, связанные с совестью.

Даргера слегка мутило, и он резко выдохнул.

— Спасибо, — сказал он по-русски, передавая флягу Довеску. — Вы сделали нам исключительный подарок, — добавил он.

Стилистическое изящество сразило Даргера наповал. Он решил непременно купить флягу произведений Гоголя, как только доберется до Москвы.

— Сто раз на здоровье, — ответил русский. — Иван Аркадьевич Гулагский, к вашим услугам.

— Обри Даргер. А это мой друг — сэр Блэкторп Рэйвенскаирн ди Плю Пресьё. Коротко Довесок. Американец, разумеется. Расскажите же, как, во имя всего святого, вас угораздило попасть в такое бедственное положение, в котором мы вас обнаружили.

— Мы впятером охотились на демонов, а те выслеживали нас. Трое кинулись на нас из засады. Все мои товарищи погибли, а меня поймали, хотя мне удалось убить одно из чудовищ, прежде чем остальные двое схватили меня. Уцелевший выставил меня в качестве приманки, как вы видели, и отпустил моего бедного коня в надежде, что тот привлечет потенциальных спасителей. — Гулагский ухмыльнулся, обнажив щербатые зубы. — Он и привлек, хотя не так, как планировал враг.