Танцы с медведями - [22]

— До сего дня твое обучение проходило на словах. Пора практиковаться. — Он извлек флакон и вытряхнул из него две черных крошки. — Но прежде чем шагнуть вперед, каждый из вас должен принять одну пилюлю.

Шлюха высунула розовый язычок, чтобы получить свою дозу.

— Что это? — спросил Аркадий.

— Ты можешь догадаться, как оно действует. Лекарство вернуло принца Ахмеда к жизни, пусть и ненадолго. Оно называется «Распутин», в честь святого человека доутопической эпохи. Оно придаст тебе огромную силу и стойкость. Но, что гораздо важнее, оно сметет барьеры, отделяющие физический мир от духовного. Твои мысли соединятся с твоим дыханием, и твое сознание почувствует Божественное. — Странник положил таблетку на язык Аркадия. — Все, что я говорил тебе до сих пор, чистая теория. Снадобье окунет тебя в реальность.

Рот Аркадия наполнился странным металлическим привкусом, и он ощутил несколько коротких спазмов боли внизу живота. Затем — ничего. Он ждал, как ему показалось, целую вечность. По-прежнему — ничего.

— По-моему, оно не…

…работает, — хотел сказать он. И вдруг почувствовал, как из легких с громким шипением выходит воздух. Он хлестал и хлестал наружу — река дыхания, не проявлявшая ни малейших намерений остановиться. Потом она иссякла. Юноша судорожно вдохнул и внезапно наполнился энергией. Он понял, что обрел силу для борьбы с неандертальцем. Он победит любого врага! Аркадий озадаченно взял за ножку обеденный стол, сделанный из черного или другого, столь же плотного дерева, и поднял его над головой. Значит, правда! Сила, которую он ощущал, ему не мерещилась.

Аккуратно, даже нежно, он вернул стол на пол.

А в середине его мозга спокойно возникла точка света. Она неторопливо расширялась, заполняя Аркадия всеобъемлющим теплом. Теперь юношу пронзила глубокая и невыразимая любовь ко всей вселенной в сочетании с чувством полноты и единения с самой жизнью. Словно солнце взошло посреди ночи, чтобы воспламенить его душу.

Шлюха наградила Аркадия понимающим взглядом. Но глаза ее сияли духовным светом в точности как у него.

— Снимай одежду и иди ко мне, — произнесла она, — и я научу тебя, каково это — трахать Бога.

Парад закончился у нового византийского посольства, желто-белого доутопического особняка на Спасопесковской площади. Довесок торжественно вышел из кареты и, дождавшись, пока неандертальцы благополучно заведут Жемчужин внутрь, отправился исследовать территорию посольства. Пологи из мерцающего паутинного шелка укрывали столы, ломившиеся от закусок. Струнные квартеты играли умиротворяющую музыку. Наемные вышибалы, втиснутые в русские народные костюмы, стояли у ворот и проверяли гостей по длинным спискам приглашенных.

Довесок проявил дипломатичность и пригласил на прием всех лучших людей Москвы в хоромы, способные с комфортом вместить лишь три четверти из них. Поэтому он не удивился, когда обнаружил, что территорию затопили женщины в эмпатических нарядах, меняющих цвет на более темные оттенки эмоционального спектра. Мужчины, в свою очередь, щеголяли в костюмах, которые рефлекторно ощетинивались короткими острыми шипами, когда другие гости приближались к ним на слишком близкое расстояние. Разумеется, они горько жаловались на то, как с ними обращаются. Довесок проходил вдоль огороженного двора, старательно держась вне досягаемости протянутых рук, и не смотрел в сторону московитов.

— Сударь! — к нему подбежал, запыхавшийся мажордом. — Подавальщики разливают водку из самоваров и говорят, что выполняют ваш приказ. Сударь, вы не можете подавать водку в самоварах. Это просто невозможно!

— В высшей степени возможно. В самовар наливают жидкость. Водка есть жидкость. Не вижу проблемы.

— Люди решат, что вы ничего не смыслите в русской культуре!

— Так оно и есть. Надеюсь многое узнать за время моего пребывания в вашей восхитительной стране.

— Но самовар предназначен для чая!

— Понимаю. — Довесок самым дружеским образом обнял беднягу за плечи и сказал: — Если кто-нибудь попросит чаю, пожалуйста, велите слугам приготовить напиток для гостя.

Затем он переступил порог особняка.

Если сады снаружи вмещали лучшую часть московского общества, то комнаты внутри — худшую. Здесь находились люди, от которых реально что-то зависело, — плутократы, министры и финансисты, которые, подчиняясь всесильному князю, действительно управляли Московией. Они не толпились, как бедолаги во дворе. Они собирались в бальном зале по трое или четверо, дружелюбно болтая с коллегами, которых видели каждый день, а официанты скользили по паркету с напитками и легкими закусками. Появление Довеска не вызвало особого волнения. Вельможи порой поднимали на Довеска глаза, кивали ему, а то и вовсе не оказывали ему никаких признаков внимания. Лишь иногда они улыбались в безмятежном сознании собственного могущества. Довесок был для них незначительной персоной, и даже самый пристрастный судья не подумал бы, что они пытаются угодить обычному иностранцу.

Официант протянул Довеску поднос с треугольничками тостов и громадной миской икры.

— Белуга, сударь?

Довесок нагнулся и понюхал.

— А почему оно пахнет рыбой? Явно испортилось. Выкиньте на улицу.