Танцующий на лезвии - [2]

- И необходимость убивать для этой жизни. Две недели назад ты называл это проклятием...

- Я буду убивать только тех, кто этого заслуживает.

- А разве ты Господь наш Христос, чтобы об этом судить?

- Все, что происходит - по Божьей воле.

- Неплохое оправдание. Тогда оставь в покое этого ребенка. Это тоже Божья воля. Только я слышал о том, что Бог даровал людям свободу воли.

- Чего ты хочешь от меня? Я думал, ты мой друг...

- Я твой друг. Поэтому я не хочу слушать, как ты превозносишь этого мерзавца. Как ты готов целовать ему ботинки. И как ты не в силах разобраться со своей несчастной религией.

- Прекрати!

- Ого, Кевин! Ты, оказывается, умеешь кричать...

Аллен, улыбаясь, слушал эту содержательную дискуссию.

- Ну что, господа? Будем дискутировать о нашем бытии дальше? Этим разговорам не одна тысяча лет. Или будем думать дальше?

- Что тут думать, Ал? Ищи его через свои ресурсы. Скоро стемнеет, мы с нашим богомольцем попробуем найти его обычным методом.

- Перестань цепляться к его религиозности, Гэб. Это утомляет. Ты сам придешь к какой-нибудь религии рано или поздно. Когда начнешь задаваться вопросами о смысле своей жизни.

- Я?! Да никогда!

- Ты еще молод. Очень молод.

- Я прожил уже восемьдесят лет. Полная жизнь человека. Это молодость?

- Гэб, закончим этот разговор. Молодость не в числах, она в душе. В беспечности, в тяге к удовольствиям. В эгоцентризме. В жажде деятельности. В жестокости. Все это - твое. И будет твоим еще много лет.

- Ну хорошо, старый мудрец, хорошо.

Кевин выпил залпом пару стаканов воды. По тому, как он закусил губу, было ясно, что он о чем-то напряженно думает.

- Аллен. А как он мог отправить письмо с терминала школы, если это было днем? Он может ходить по свету?

- Возможно, у него есть помощники. Из обычных людей.

- Это совсем плохо.

- Почему?

- Потому что у нас их нет.

Аллен чуть не прикусил губу, в попытке не рассмеяться. Ему не хотелось ничем обижать свою новообретенную креатуру, но на языке вертелись только колкости. Он не мог решить для себя, сам ли стал столь серьезен и рассудителен, или им попался слишком простой и наивный товарищ.

- Кев, чем больше людей помогает ему, тем проще нам будет его найти.

- Найти - и что?

- И убить.

- Ты и впрямь хочешь это сделать?

- Да. Я пообещал убить его еще до всего этого. А я привык исполнять обещания.

- Будет ли это справедливо?

- Кевин, забудь все свои дурацкие слова: правосудие, справедливость, честность.. - вступил в разговор Гэбриэл. - Все это не для нас. Торвальд паршивая овца в стаде. Он опасен для всех нас. И он уже приговорен, осталось только привести приговор и похоронить его.

- Ты знал его лично?

- О, да. Я знал его. Так же, как знали его еще пара десятков наших. Близко, но недостаточно хорошо. Потому что пустил его к себе, где он успел и мне попортить нервы, прежде чем я выставил его вон. К сожалению, я не выставил его вон на свет. Стоило бы..

- Как вы можете быть так жестоки к одному из вас? Разве нервы значат так много?

Аллен недоуменно глядел на темноволосого мальчика, который почти плакал. Как можно так переживать за человека, который мало того, что не сделал тебе ничего хорошего, но и изрядно поломал всю твою жизнь? Как можно так метаться из стороны в сторону в своих мнениях - то он требовал немедленно что-нибудь сделать, чтобы спасти какого-то ребенка, то, узнав, что будет с пресловутым убийцей, бросился защищать его. Бред. Просто невозможно понять. Аллен подавил вздох при мысли о том, что ему придется ломать и подавлять, цинично растаптывать и замещать на холодное равнодушие весь этот плещущий во все стороны неуправляемый гуманизм. Ради блага остальных. Ради его собственного блага.

Но все-таки жаль мальчишку. Он не годится в Создания Ночи. Он слишком мягок и чувствителен. Он лишен логики и самолюбия, неустойчив психически и слаб, да. Но он удивительно добр и человечен. Аллен не был таким, не были такими и его знакомые-вампиры. Ни до, ни тем более после преображения. Но всех их выбирали для новой жизни. Тщательно, внимательно. Оценивая со всех сторон. А этот мальчик был столкнут на рельсы новой жизни, под колеса трансформации жестокой рукой другого мальчишки, жестокого и глупого, привыкшего играть чужими нервами и судьбами ради временного удовлетворения своего вечного чувства ущербности.

Жестокие слова, меткие определения приходили на ум. Аллен мог читать лекции о психических проблемах своего творения. Он мог разобрать на составные части все его комплексы, фобии и дефекты воспитания. Но это ничего не меняло. Ведь он не мог ничего сделать со всем этим, со всем тем хламом, что годами копился в голове мальчика по имени Торвальд Йенссен. Знание о том, что лежало за всеми его выходками, не давало ключа к тому, чтобы прекратить это. Возможно, все дело было в том, что Аллен никогда не мог полюбить его, хотя бы так же, как он любил Гэбриэла или других молодых. И, уж конечно, Аллен никогда не мог полюбить его так, как нужно было бы, чтобы исцелить обиженную душу и ненавидящее сердце Торвальда. И тот знал об этом, и ненавидел Аллена больше всех остальных бессмертных.