Танцующая на гребне волны - [7]

Перед тем как открыть дверь и выйти, Тиш бросила еще раз взгляд на Мэтью.

– О, пока я не забыла. Кем вы работаете, Ава? Я пишу блоги о происшествиях на острове и вокруг него в основном для местных. И включаю в список всех вновь прибывших и их профессию. О вас сразу узнают – не придется много времени тратить на знакомства и погружение в новую жизнь.

– Я акушерка. Надеюсь, без работы я тут не останусь… – Я улыбнулась особой улыбкой.

– Акушерка? – Тиш приподняла брови, а я удивилась, что не получила в ответ такой же улыбки, какая была у меня.

– Д-да, – кивнула я, не совсем понимая ее реакцию. – Теперь это популярная альтернатива принимающим роды врачам.

Она взяла меня за руку повыше локтя.

– Извините, не хотела вас обидеть. Я знаю про акушерок… Я пользовалась услугами одной с моим вторым ребенком. Я только… я удивилась, поскольку ведь и Адриенна… – Она махнула рукой. – Ладно, это не важно. – Она смахнула с лица остатки недоумения и улыбнулась мне вежливо и радушно, как принимают желанных гостей. – Очень приятно было с вами познакомиться, Ава. Очередное заседание Исторического общества – в последний четверг месяца, в семь часов. Я могу заехать за вами в половине седьмого, если хотите.

– Я… я, пожалуй…

Мэтью взялся за дверь.

– Она тебе позвонит и даст знать. Ей нужно время, чтобы освоиться здесь, прежде чем ввязываться в местную политику.

– А и правда… куда спешить? Ну, вы тогда позвоните мне, – завершила Тиш нашу беседу, уже спускаясь по ступенькам. – Но запишите дату у себя в календаре на всякий случай. – Помахав рукой, она устремилась к старинному автомобилю фургонного типа с закрепленными по его сторонам двумя деревянными панелями. Устричные раковины хрустели под подошвами ее сандалий.

Закрыв дверь, я обернулась – и оказалась в объятьях Мэтью. Он смотрел на меня, глаза его потемнели.

– Итак, на чем мы остановились?

Я прижала ладони к его груди, готовая предаться эмоциональному взрыву, которым обычно сопровождалось каждое его прикосновение. Но что-то сказанное Тиш остановило меня.

– Кто такая Адриенна? – не утерпела я и спросила.

Его отстранение было почти неуловимым, и я скорее почувствовала его, чем обнаружила. Так было с нами с момента нашей первой встречи. Мы были настолько настроены на одну волну, что казалось, что и кожа у нас была одна на двоих. Мэтью опустил руки и отступил, и мое тело внезапно похолодело.

– Она тоже была акушерка. – Он произнес эти четыре слова почти механически, как будто повторял их снова и снова, чтобы лишить их какого-нибудь эмоционального наполнения.

– Но кто она? – в полном недоумении спросила я. – Почему Тиш так удивилась, услышав, что обе мы – акушерки?

Он коснулся моего плеча, длинные ресницы скрывали его глаза. Он смотрел туда, где его рука дотронулась до моей блузки.

– Давай поговорим об этом завтра утром. Я не хочу, чтобы твоя первая ночь здесь была испорчена.

Я потерла руки у плеч, чувствуя ладонями гусиную кожу. Мне хотелось прижаться к Мэтью, раствориться в его объятиях, но меня как будто толкала чья-то невидимая рука.

– Нет. Я хочу знать сейчас. Кто такая Адриенна? – Я старалась внести в ситуацию юмор, которого я не чувствовала. – Твоя бывшая подружка?

Глаза – зеркало души, вспомнились мне слова Мими, когда я заглянула в глаза Мэтью. Это было первое, что я у него заметила, стоя рядом с ним на медицинской конференции в Атланте. Он подошел ко мне с какими-то словами, которые я сейчас забыла. Я взглянула в его темные глаза и почувствовала, как мое сердце сказало «да».

Но теперь их выражение было от меня скрыто. Я будто смотрела в глаза незнакомого мне человека. Таков он и есть, кричал мой рассудок. Но, как и всегда, когда дело касалось Мэтью, я отмела сомнения.

– Нет, – сказал он негромко. – Она была моя жена.

Памела

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Февраль 1805

Молодая женщина на грязном матрасе опять застонала. Крики ее стали слабее и более хриплыми, чем когда это началось четырнадцать часов назад. Набитый мхом матрас пропитался ее потом, маленькая комнатка наполнилась удушающей вонью. Пылающий огонь спасал от холода зимнего дня, но не мог избавить от охватившего меня холода при виде страданий будущей матери.

Я окунула чистую тряпку в миску с тепловатой водой и снова вытерла ей лоб, стараясь обеспечить ей единственное удобство, какое только могла. Ей было не больше девятнадцати, и она была такая тоненькая, что ее можно было принять за мальчика, если бы не возвышавшийся горой живот. Глаза ее открылись, и взгляд устремился мне в лицо с безмолвной мольбой. Я не могла предложить ей никакого утешения. Я отвернулась, снова окунула тряпку в воду и сделала служанке, Этте, знак согреть еще воды. Мой собственный ребенок шевельнулся во мне, напоминая о хрупкости жизни.

Оставив рожающую женщину с Эттой, я вышла в узкую переднюю, где зимний сумрак отбрасывал по стенам тени. Свечи не были зажжены, но скоро придется зажечь их, если нам предстоит подниматься по лестнице. Должно быть, зажигать огонь было обязанностью жены или служанки, поэтому не было света, чтобы одолеть мрак.

Мужчина, сидевший на стуле у двери, из которой я вышла, поднялся. Он стоял покачиваясь, и от него пахло ромом.