Танцовщица - [70]

Язык все еще не хотел меня слушаться, и я только махнула рукой в сторону канала.

– Наверное, он пошел покурить в шалаш к отшельнику, – предположил Салар Бахш. – Ну ладно, пойдемте. Наваб Чхаббан-сахиб настрелял целую кучу уток, а вас нигде нет. Хозяин мой пошел искать вас в ту сторону, а я в эту. Хорошо, что удалось вас найти, а то вам самим бы не выбраться отсюда.

Я не отвечала ни слова, и в конце концов он умолк. Вскоре мы через поля вышли к озеру.

Ночевать решили там же. Когда покончили с едой и разошлись по палаткам, я рассказала о своей встрече Акбару Али-хану.

– Ты хорошо его рассмотрела? – спросил он. – Неужели это тот самый файзабадский Дилавар-хан? Значит, он мало изменился. Жалко, что ты не сразу сказала мне про него. Мы пошли бы и схватили негодяя. Это ведь знаменитость! Власти обещали за него награду – тысячу рупий. А что он там копал?

– Почем я знаю? – ответила я. – Может, подлец, могилу себе копал.

– Ты меняешься в лице при одном его имени, – заметил Акбар Али-хан. – Но, подумай сама, что он может сделать тебе теперь?

– Он, наверное, спрятал там что-нибудь во время восстания, – сказала я, овладев собой, – а нынче пришел выкопать это.

– Пойдем, посмотрим, – предложил Акбар Али-хан.

– Нет, не хочу, – отказалась я.

– А я пойду. Пойду с Саларом Бахшем.

– Куда ты пойдешь? – стала я его отговаривать. – Если у него что и было зарыто, так он уже достал это и унес.

– Нет, обязательно пойду, – повторил Акбар Али-хан.

Рядом стояла палатка наваба Чхаббана-сахиба. Они с Бисмиллой еще не спали. Последние слова Акбар Али-хан произнес довольно громко, и наваб их услышал.

– Куда вы хотите идти, хан-сахиб? – спросил он.

– Наваб-сахиб! Вы еще не легли? – обрадовался Акбар Али-хан.

– Нет.

– Можно мне войти?

– Заходите.

Мы с Акбаром Али-ханом вошли в палатку к навабу и посвятили его в нашу тайну.

– А откуда ты знаешь этого негодяя? – спросил меня наваб.

Рассказывать ему все о себе я не хотела, поэтому только сказала:

– Я его знаю и знаю очень хорошо. Я ведь родом из Файзабада.

– Ага! Ты тоже из Файзабада, – повторил наваб.

– Но надо все-таки поймать этого мерзавца, – прервал его Акбар Али-хан. – Он не успел далеко уйти. Возможно, его удастся схватить.

Тут он кликнул Салара Бахша и велел принести дорожный пенал и чернильницу. Полицейский участок был недалеко, и Акбар Али-хан послал тханедару[100] записку. Вскоре явился сам тханедар с десятком стражников. Я сказала ему, кого я встретила. Созвали деревенских сторожей. Сначала пошли на то место, где я видела Дилавара-хана, и обыскали его; кое-какие сведения получили у отшельника, и наконец один стражник нашел золотую монету шахской чеканки и принес ее тханедару.

– Даст бог, мы захватим его вместе с его добычей, – сказал тот, увидев монету.

Тханедар умело распоряжался поисками, да и стражники потрудились на славу. Наконец в три часа ночи Дилавар-хан был схвачен в Маккагандже. Ранним утром его привели к озеру. При обыске у него обнаружили еще двадцать четыре золотых. Меня пригласили опознать его. Кроме меня, его опознали несколько стражников. В десять часов Дилавара-хана отправили для допроса в Лакхнау.

– Ну и что же дальше? – спросил я. – Расскажите, чем дело кончилось.

– А вот чем. Месяца через два стало известно, что Дилавара-хана повесили. Отправился в аду гореть!

25

В «Книге деяний»[101] не встретишь отблеска радостных дней,

Ангелы там записали повесть о жизни моей.

Мирза Русва-сахиб! Когда вы дали мне на просмотр черновик повести о моей жизни, я так рассердилась, что хотела было тут же порвать его в клочки. Меня мучила мысль: неужели мало мне было позора при жизни; разве нужно, чтобы рассказ обо мне сохранился и после моей смерти и, читая его, люди снова бранили и порицали меня? Но свойственная мне нерешительность и уважение к вашему труду остановили мою руку.

Вчера около полуночи я вдруг проснулась Как обычно, я была одна в комнате. Служанки и слуги спали внизу. У моего изголовья горела лампа Сперва я долго ворочалась с боку на бок, хотела снова заснуть, но сон не шел ко мне. Тогда я встала, свернула себе бетель и крикнула служанке, чтобы та приготовила хукку. Потом опять легла в постель, стала курить и тут мне захотелось что-нибудь почитать. В шкафчике у моей кровати хранилось много занимательных книжек. Я брала их одну за другой, перелистывала, но все они были уже не раз читаны и перечитаны и потому не привлекали меня. Я закрывала их и клала обратно.

Наконец рука моя наткнулась на вашу рукопись. Сердце у меня забилось. Не скрою от вас, я твердо решила ее разорвать. Но вдруг мне почудилось, будто кто-то шепчет мне на ухо: «Хорошо, Умрао! Допустим, ты ее разорвала и выбросила или сожгла – так что же из этого? Кто сможет стереть ту полную и подробную запись деяний всей твоей жизни, которая сделана ангелами по велению милосердного и всемогущего бога?»

Я слушала этот тайный голос, и руки мои так дрожали, что я чуть не выронила бумаги; но все же наконец овладела собой. Я решила не уничтожать рукописи. Теперь уже я просто хотела положить ее на прежнее место. Но как-то случилось, что я невольно, стала ее читать. Пробежала страницу, перевернула, прочла еще несколько строк, и тут мои приключения внезапно так захватили меня, что чем дальше я читала, тем больше и больше хотелось читать. Я никогда так не увлекалась другими произведениями, ибо, читая книги, не могла забыть, что все в них рассказанное выдумано, а на самом деле ничего подобного не было. Эта мысль лишала книги их главной прелести. События же, которые вы изложили в своей рукописи, произошли со мною самой. Теперь они снова вставали передо мною. В каждом описании оживали истинные происшествия, и они порождали в моем уме и сердце такие сильные и многообразные ощущения, передать которые мне очень трудно. Если бы кто-нибудь увидел меня в те минуты, он не усомнился бы, что я лишилась рассудка. То я вдруг начинала смеяться, то из глаз моих непроизвольно капали слезы, – словом, я пришла в какое-то странное состояние, то самое, про какое вы как-то сказали: «Человек бросается из одной крайности в другую». (Но тогда я это не вполне поняла.)