Танцовщица - [40]

– Поймали! Наконец-то!

– Молодец Мирза, ничего не скажешь! Настоящий котваль – свое дело знает.

– А что, брат, краденое добро тоже нашли?

– Много нашлось; но немало и пропало бесследно.

– А мияна Файзу[75] тоже схватили?

– Ведут!

И тут я увидела собственными глазами, как ведут связанного мияна Файзу. Рядом с ним шагала вооруженная стража, вокруг толпился народ. На голову пленника была наброшена шаль, и лица его мне не было видно. Случилось все это перед полуднем.

Однако Файз Али, как обычно, пришел поздно ночью. Я тогда сидела одна в комнате. Едва войдя, он сказал:

– Сегодня я уезжаю из города, вернусь послезавтра. Смотри, Умрао-джан, никому не проболтайся о том, что я тебе подарил! Ничего не давай буве Хусейни и не показывай Ханум. Это все тебе самой пригодится. Послезавтра я обязательно приеду… Скажи-ка, а ты не хочешь уехать со мной на короткое время?

– Ты ведь знаешь, что я в себе не вольна, – ответила я. – Тут всем распоряжается наша Ханум – ее и спрашивай. Если она согласится, я противиться не смогу.

– Правду говорят, что от вас, танцовщиц, преданности не жди. Я ради тебя жизни своей не жалею, а ты мне отвечаешь так сухо! Ладно! 3°^вибуву Хусейни.

Я кликнула буву Хусейни, и та мигом явилась.

– Ну-ка, скажи, может она на несколько дней уехать отсюда? – спросил Файз Али, указывая на меня.

– Куда? – спросила бува Хусейни.

– В Фаррухабад. Ведь я вам не кто-нибудь, не первый встречный – у меня там поместье. Я уезжаю на два месяца. Если Ханум разрешит, то плату за оба месяца я внесу вперед; даже готов добавить, сколько она потребует.

– Не думаю, что Ханум согласится, – ответила бува Хусейни.

– Ладно, ты хоть спроси.

Бува Хусейни пошла к Ханум. А я подумала, что вся рта затея ни к чему – ведь я была твердо уверена, что Ханум не согласится.

Впрочем, Файз Али относился ко мне так хорошо, что, будь моя воля, я ничего не имела бы против поездки с ним. «Раз этот человек так добр ко мне здесь, – думала я, – то у себя на родине он постарается, чтобы я жила в полном довольстве». Пока я размышляла, вернулась бува Хусейни и объявила, что Ханум отказала наотрез и ни под каким видом не разрешит мне уехать из. города.

– А за двойную плату? – спросил Файз Али.

– И за четверную нельзя, – ответила бува Хусейни. – Нам не разрешают никуда уезжать.

– Ладно, ступай! – сказал он.

Бува Хусейни удалилась, и вдруг вижу, – на глаза у Файза Али навернулись слезы. Мне стало очень жаль его.

Мне всегда было неприятно читать в книгах и слушать рассказы про вероломных возлюбленных, и я строго осуждала их. И тут мне пришло в голову, что, если я не поеду с Файзом Али, значит я тоже вероломная и неблагодарная. В конце концов я сама себя убедила, что мне надо уехать с ним.

– Хорошо, я поеду с тобой, – сказала я.

– Поедешь? – обрадовался он.

– Да. Пустят меня или не пустят, обязательно поеду.

– Но как?

– Уйду тайком.

– Хорошо, – сказал Файз Али. – Так я приду послезавтра ночью и ночью же увезу тебя отсюда. Смотри, не обмани, а то худо будет!

– Я ведь добровольно решила уехать и уже дала тебе обещание. Только и ты сам сделай так, как обещал.

– Не беспокойся!

В ту ночь Файз Али ушел от меня задолго до рассвета. После его ухода я глубоко задумалась: обещать-то я обещала, но еще неизвестно, что из этого выйдет, думала я. Ехать или не ехать?

Когда я вспоминала любовь Файза Али и свое обещание, сердце говорило мне, что нужно ехать, но в то же время какой-то тайный голос твердил: «Не уезжай! Бог знает, что с тобой будет!»

Так, в нерешительности, просидела я до утра. И весь день сомнения не давали мне покоя. Вечером ко мне никто не пришел; я сидела одна в комнате и думала все о том же, пока не ъаснула. Проспала я до позднего утра. Я еще не проснулась, как вдруг явился Гаухар Мирза и, грубо растолкав меня, заставил подняться с постели. Мне это очень не понравилось. Весь тот день я была словно с похмелья и, не помню почему, поссорилась с бувой Хусейни. Ах да, вспомнила! Кто-то пригасил меня выступить у него в доме. Бува Хусейни спросила: «Пойдешь?» Я мучилась головной болью и наотрез отказалась.

– Ишь какая! Не захотелось идти, так и отказываешься! – укоризненно проговорила она. – Раз уж такое твое ремесло, нечего ломаться!

– Не пойду, – упиралась я.

– Нет, придется пойти. Не кого-то другого приглашают, а тебя. Ханум обещала тебя прислать и даже деньги уже получила.

– Бува! Я не могу выступать. Верните деньги, – попросила я.

– Что ты! Разве не знаешь? Когда это было, чтобы Ханум вернула деньги?

– Мне все равно, понравится это Ханум или не понравится, но если она откажется возвратить деньги, я сама их верну.

– Ха-ха! Да ты, должно быть, разбогатела. Ну-ка, верни!

– Сколько? – спросила я.

– Сто рупий.

– Что тебе дороже: сто рупий или чужая душа?

На буву Хусейни в тот день тоже нашел бог весть какой стих. Она сказала:

– Коли уж так зазнаешься, выкладывай деньги.

– Отдам вечером, – сказала я.

– Там собрались люди приезжие. С какой стати им ждать до вечера?

Бува Хусейни была уверена, что денег у меня нет, а значит, ей удалось меня перехитрить, и я поневоле вынуждена буду согласиться на выступление. В сундучке у меня тогда лежала тысяча, а может, и полторы тысячи рупий наличными, не говоря уж об украшениях, но открывать его при буве Хусейни не годилось.