Тамбов. Хроника плена. Воспоминания - [10]

В этот день мы добрались только до Фрайбурга, нас разместили в школе, где мы должны были провести два дня в ожидании других групп наших товарищей, принудительно призванных из всех уголков Эльзаса. Нам разрешили ненадолго выходить в город, и Дольфи, к своей радости, за эти два дня разыскал свою немецкую приятельницу, графиню, с которой он познакомился, когда преподавал в одной шварцвальдской деревне.

В день отъезда нас набралось, по всей вероятности, более тысячи человек, направлявшихся в Северную Германию, где нас ждали радости прусской муштры. В каждом вагоне (это были все-таки пассажирские, а не товарные вагоны) было три-четыре унтер-офицера — des Gefreite (капралы), des Obergefreite (старшие капралы), des Unteroffiziere (сержанты), в их обязанности входило следить за нами и давить в зародыше любые поползновения к нарушению дисциплины или профранцузские выступления. Но они не учли характер наших эльзасцев. Из чемоданов немедленно появились приличные куски сала, бутылки с вином и шнапсом. Даже самые чёрствые из наших охранников не могли устоять перед таким соблазном! Через час большинство из них уже лежало на скамейках или под ними, убаюкиваемые «Марсельезой», «Походной песней», «Мадлон», «Лотарингским маршем». Пытаясь доказать, что для немцев война уже проиграна, мы рассказывали им последние новости с фронта, которые нам удалось услышать перед отъездом по лондонскому радио. Наша работа по подрыву боевого духа немецких войск началась! Через несколько часов, придя в себя после этой пьянки, они ничего не помнили, но я уверен, что некоторые наши слова всё-таки остались в их подсознании.

В Ростоке

На следующее утро мы наконец приехали в пункт назначения и отправились в казарму пешком, не зайдя в Росток — так я в нём и не побывал! Уже издали мы услышали: «Rechts…um! In Gleichschritt… marsch! Gewehr…über!» (Напра…во! Шагом… марш! Ружье на левое плечо!). Кричали не слишком приятными голосами со специфическим прусским акцентом. Сцена, открывшаяся нашим взорам во дворе казармы, предвещала, что это и станет нашей жизнью — повсюду крики, свистки, окрики. Марш, стой, налево, направо, кругом, бегом, отбой, подъём… И всем этим управляют дирижёры — боги казармы Herr Gefreiter (господин капрал), Herr Obergefreite (господин старший капрал), Herr Unteroffizier (господин сержант). Зачастую полные ничтожества в гражданской жизни, которые тут чувствуют себя всесильными.

Мы наконец прозрели. До этих пор мы не до конца понимали, что с нами произошло, но сейчас нужно было отказаться от наших гражданских привычек и надеть омерзительную немецкую форму. Теперь-то мы поняли всю тяжесть ситуации. У нас было ощущение, что мы не только теряем свою национальную принадлежность, но даже и личность, и душу! Больше ничто не отличает нас от других, эта униформа погрузила нас в трясину, выбраться из которой будет непросто, и неизвестно, удастся ли выбраться когда-нибудь?

Затем нас разделили на отделения и взводы, причём все они были составлены наполовину из эльзасцев, уже успевших послужить во французской армии и чей возраст колебался между двадцатью четырьмя и двадцатью девятью годами, а наполовину — из семнадцатилетних прусских фанатиков, только что призванных на военную службу. К сожалению, мы с моим другом Фредом Хабре попали в разные отделения, и в последующие дни мы больше не виделись, кроме как вечером учебного дня. Унтера, все гораздо младше нас, взялись за вдалбливание в наши головы Drill, муштры, всем известной немецкой дисциплины, с утра до вечера. Беспрерывные свистки, задававшие темп всех событий, в первый же день почти довели меня до болезни. В шесть часов утра: свисток — побудка и подъём, Fruhsport (утренняя зарядка) в пижаме и сапогах. Свисток — к умывальникам. Свисток — открыть краны и побриться. Свисток — закрыть краны. Свисток — подняться в спальни для уборки. Спальни должны были быть в безупречном состоянии, тщательно вымыты, все вещи должны были быть разложены в предписанном порядке: одна пылинка на этажерке или на сапоге влекла за собой немедленное наказание. Свисток — спуститься в столовую, чтобы выпить стакан «кофе» (отвратительного пойла) с кусочком чёрного хлеба с маргарином, который надо было проглотить как можно скорее. Опять свисток — построение во дворе для военной подготовки. Под пронзительные крики богов казарменного двора опять начиналось — Stillgestanden! (Смирно!), Rechts… um! (Напра…во!), Macht… Kehrt! (Направо кру…гом!), Hinlegen! (Лежать!), Aufstehn! (Стоять!) и т. д.

Богатый особо экзотическими эпитетами словарь этих господ… это была поэма. Вдруг раздавалось Stillgestanden! (Стоять смирно!), за ним следовало Riihrt euch! (Вольно!) и Ein Witz! (Анекдот!). Горе тому, кто не мог рассказать анекдот, желательно сальный, — наряд на чистку картошки или мытьё туалетов в наказание за этот непростительный пробел! Это продолжалось целый день, до шести часов вечера.

Самым трудным было не столько бегать с утра до вечера, сколько выносить эти крики, свистки, сдерживать клокотавший в нас гнев и неудержимое желание отдубасить этих жалких проходимцев, обладавших, к несчастью, во дворе казармы полной властью. Даже в ночных кошмарах мне снились свистки и оголтелые вопли инструкторов. В нас возбуждало негодование ещё и то, что молодые прусские новобранцы выполняли все эти упражнения с радостью, энтузиазмом и даже фанатизмом.